10 Ребенок Меер 1885-1938.
Сын Профессор Милтон 1916-1998 дочь Мура 1949
Милтон Хиндус — американский писатель и учёный, родившийся26 августа 1916 г.в Нью-Йорке и умер 28 мая 1998 г.в Уолтеме . Он известен тем, что долгое время верил Луи-Фердинанду Селину, который утверждал, что он не антисемит.
Биография
Милтон Индус родился в 1916 году в еврейской семье 1 и известен главным образом своими работами Л.-Ф. Селин, какой я ее видел ( «Искалеченный великан »), опубликованная в 1950 году в США , в которой изображен писатель Луи-Фердинанд Селин , с которым познакомился в 1948 году, когда он находился в изгнании в Дании, будучи обвиненным французским правосудием в сотрудничестве во время Немецкая оккупация Франции .
Действительно, академик, тогда еще молодой профессор литературы Чикагского университета , в 1930-х годах открыл для себя писателя через его первые два произведения, «Путешествие на край ночи» и «Смерть в кредит» . Его, однако, разочаровали антисемитские взгляды автора, проявившиеся в брошюрах Bagatelles pour un Massacre , L'École des трупов и Les Beaux Draps . Однако после войны Милтон Индус оставался защитником Селина и поддерживал с ним переписку, пока последний находился в заключении в Дании . Тем временем он был назначен профессором Университета Брандейса и опубликовал переведенное на английский издание Mort à Crédit , к которому он предварил 2 . Американец решает встретиться с Селин по ее приглашению и уезжает в Европу.июль 1948 г., где он впервые встречает Жана Полана и Генерала Поля , двух близких друзей писателя, перед отъездом в Данию, где он проводит три недели вместе с Селин, Люсетт и их котом Бебертом . Эта встреча прошла относительно неудачно 3 и индусы написали по мотивам этой встречи свою работу Л.-Ф. Селин, какой я ее видел . Он рисует нелестный портрет писателя, описывая его «полным лжи, как нарыв гноя» 4 . Луи-Фердинанд Селин пытался подать в суд, но его работа получила мало освещения во Франции 5 . После этих событий двое мужчин потеряли друг друга из виду. Более того, его работа о Селин является первой книгой биографического характера, посвященной писателю, и представляет собой важный источник для изучения Селин, поскольку автор подробно описывает жизнь, внешний вид и манеры Луи-Фердинанда Селина 6 . Похоже, что Селин черпала у него вдохновение для своего образа профессора И. в своих «Интервью с профессором Ю.» (1955).
Милтон Хиндус также является одним из пропагандистов творчества Марселя Пруста в США , которому он посвящает две работы: «La Vision proustienne» в 1954 году и «Путеводитель для читателя Марселя Пруста» в 1962 году. Академик также является редактором. из серии книг под названием « Библиотека консервативной мысли» . Он также работал над работами многих американских авторов, таких как Уолт Уитмен или Скотт Фицджеральд , и, в частности, американских еврейских авторов, таких как поэт Чарльз Резников 6 , 7 .
Он умер на28 мая 1998 г.сердечного приступа в Уолтеме , США . Когда Милтон Индус умер 28 мая в Уолтеме, штат Массачусетс, от сердечного приступа, когда он выходил из библиотеки Университета Брандейса, скончался великий селинианский деятель. Известие о его смерти, однако, имело лишь ограниченное влияние, поскольку, хотя в то время газета «Нью-Йорк Таймс» надлежащим образом сообщила о нем , до нас оно дошло только сейчас.
HINDUS-Professor Milton. В четверг, 28 мая, в Ньютоне, Массачусетс. Муж Евы (Тененбаум). Отец Майры Хиндус и ее партнерши Барбары Франк из Ямайка-Плейн, Массачусетс. Службы в Берлинской часовне, Университет Брандейса, Уолтем, Массачусетс, во вторник, 2 июня в 11:00. Поминки можно направлять в Национальный женский комитет, почтовый ящик 9110, MS132, Уолтем, Массачусетс 02254-9110. За информацией обращайтесь в часовню Левина, Бруклин, Массачусетс.
Мильтон Хиндус встречает чудовищного великана Селин
Описание Дрю Фланагана, аспиранта по истории
Милтон Хиндус родился в 1916 году в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк, и учился в Сити-колледже (CUNY), Колумбийском университете и Чикагском университете. Хиндус преподавал в Хантер-колледже (CUNY), Новой школе социальных исследований и Чикагском университете, прежде чем присоединиться к факультету Брандейса в 1948 году. Один из первых 13 преподавателей, он оставался активной частью сообщества Брандейса до своей смерти в 1998 году. Хиндус изучал литературу на разных языках, включая (но не ограничиваясь) английский, идиш и французский. В 1959 году он получил премию Уолта Уитмена за сборник, который он редактировал под названием «Уолт Уитмен: 100 лет спустя». В дополнение к работам о Марселе Прусте, Чарльзе Резникоффе и Ф. Скотте Фицджеральде, он опубликовал том собственной поэзии под названием «Сломанная музыкальная шкатулка» (Menard Press, 1980). Документы Milton Hindus в архиве Университета Брандейса содержат широкий спектр материалов, написанных индуистами и связанных с ними, от неопубликованных мемуаров до томов переписки с такими выдающимися литературными деятелями, как Уильям Карлос Уильямс, Э. Э. Каммингс и Эптон Синклер.
Особый интерес представляют сложные отношения индуистов с французским модернистским романистом Луи Фердинандом Селином. Хиндус работали над популяризацией французской литературы в Соединенных Штатах и были очарованы Селином (урожденным Луи Фердинандом Детушем), написав предисловие к его классическому роману «Смерть в рассрочку», когда он был впервые опубликован в Соединенных Штатах. Селин был противоречивым литературным талантом, чей стиль был отмечен короткими, повествовательными предложениями, почти постоянным использованием сленга и ненормативной лексики и повсеместными восклицательными знаками. Мир, описанный и высмеянный в его романах, был полон грязи, жестокости и глупости, что, вероятно, было связано со службой Селина в Первой мировой войне, во время которой он был тяжело ранен. Незадолго до Второй мировой войны Селин написал первый из трех яростно антисемитских памфлетов, последний из которых был опубликован в 1941 году во время немецкой оккупации Франции. Он также был врачом членов руководства коллаборационистского режима Виши и был назван коллаборационистом французским правительством де Голля. Селин ответил на это обвинение, сбежав в изгнание в Данию.
Хиндус, гордившийся своим еврейским происхождением, с трудом верил, что его литературный кумир был антисемитом. Он встретился с Селин в Дании в 1948 году, и их душераздирающая серия встреч легла в основу книги Индуса 1950 года «The Crippled Giant». Документы Индуса включают большой объем материалов, относящихся к написанию и критической оценке «The Crippled Giant», в том числе большое количество неопубликованной переписки с Селин и о Селин. Сборник включает петицию, поддержанную Индусами, в которой утверждалась невиновность Селин в обвинении в коллаборационизме, а также переписку Хиндуса как с французским министерством иностранных дел, так и с должностными лицами Госдепартамента США в защиту Селин. Он также включает рукописные заметки с ранних стадий написания «The Crippled Giant», которые показывают мыслительный процесс Индуса в мельчайших подробностях.
Фотографии индусов Милтона взяты из архивов и специальных коллекций Университета Роберта Д. Фарбера, Университета Брандейса.
Он был профессором литературы в Университете Брандейса (Массачусетс), Милтон Хиндус — еврей и интеллектуал: таким образом, он воплощает во всех отношениях то, что Селин ненавидит, и никогда не перестает критиковать.
Индус, молодой профессор Чикагского университета, с энтузиазмом открыл для себя Селин в 1930-х годах, читая «Путешествие в ночное время», а затем «Смерть в кредит». он стал одним из защитников Селин в Соединенных Штатах, когда был заключен в тюрьму в Дании. Индусы поддерживали с ним обширную переписку и помогли ему выжить. Индусы будут назначены профессорами Университета Брандейса. Эпистолярные отношения между двумя мужчинами настолько теплые, что Индус решает навестить своего друга, который сейчас живет в Корсоре. Тщательно подготовив поездку, он прибыл в Европу в июле 1948 года. Но три недели, которые индусы провели с Селин, оказались для них обоих огромным разочарованием. Индус сбит с толку и шокирован общим отношением Селин. Однако эти двое мужчин продолжали переписываться еще несколько месяцев после возвращения Индуса в Соединенные Штаты, пока Селин неохотно прочитала рукопись, в которой Индус рассказывает о своем путешествии в Европу и делится своими впечатлениями о писателе, под названием Искалеченный великан. «Индусы» особенно заслуживают вечного признания Селиниена за вторую часть произведения, где воспроизведено большинство из сотни или около того писем, отправленных ему, Селин. Индусы продолжали интересоваться французской литературой и помогли Прусту стать известным в Соединенных Штатах. Однако он сосредоточился в основном на американской и еврейской литературе и опубликовал дюжину работ о таких авторах, как Уолт Уитмен, Скотт Фицджеральд и поэт Чарльз Резников, изучению которого он посвятил свои последние годы.
«Если я, американский еврей, пошел поговорить с Селином, то это потому, что он духовно достиг меня и потряс меня во время войны, как Гитлер потряс мою страну и моих собратьев, в частности. Это литературное произведение – в моем понимании. по крайней мере намерения. Это не досье, не приговор и не обвинение. По мере приближения времени моего отъезда в Данию американцы, проживавшие в Париже, стали тревожить мое воображение об ужасающих опасностях, которым я подвергнусь, если поеду в Данию. см. Селин Одно из их наименее грозных предсказаний обещало мне звание соратника после этой поездки, «независимо от сложности моих мотивов». Состояние безумия Селин, как говорили, было настолько очевидным, что я не вернусь живым из Дании. Наконец, чтобы оправдать себя. мой подход в собственных глазах, я записал в своем дневнике предложение, которое может служить эпиграфом ко всему в моей книге: «Селин — это осколок, застрявший в моем сознании. Я должен поглотить это или отвергнуть — полностью. "
Коллекция Уолта Уитмена
Описание Дэниела В. Донатаччи, кандидата наук по английской и американской литературе
Журналистка, критик и феминистка Маргарет Фуллер написала в 1846 году эссе под названием «Американская литература; ее положение в настоящем времени и перспективы на будущее». Его первая строка гласила: «Некоторые мыслители могут возразить против этого эссе, что мы собираемся писать о том, чего пока еще нет». Уолт Уитмен (1819–1892) принял неявный вызов (а также явные вызовы других авторов, в частности Ральфа Уолдо Эмерсона) и девять лет спустя выпустил первое издание своего эпохального стихотворного произведения « Листья травы» . Этот момент стал определяющим и поворотным событием в истории того, что, по мнению некоторых, возможно, лишенных воображения мыслителей, еще не существовало; это ясно нам более 150 лет спустя, но Уитмен, которого мы знаем сегодня, конечно, не тот Уитмен, которого мы знали тогда. История опрятна только в ретроспективе. Его ответ на призыв Фуллера был немедленно, если не всеобще признан, но по мере того, как его репутация развивалась в течение первых ста лет после первой публикации работы, наше понимание, как и постоянные пересмотры, которым он подвергал поэмы, того, как он ответил на этот призыв, расширялось и расширялось в направлениях столь же непредсказуемых и провокационных, как и сам Уитмен. Мы можем только подвести итоги этого понимания — и попытаться сказать что-то полезное о нем — если вернемся и внимательно рассмотрим тексты и артефакты, которые его документируют. Отделу архивов и специальных коллекций Университета Брандейса повезло, что за эти годы он приобрел интересный и разнообразный ассортимент этих материалов; наша коллекция предоставляет широкий спектр впечатлений, которые можно использовать в этих усилиях.
В сентябре 2008 года мы провели мероприятие Show-and-Tell, на котором была представлена репрезентативная подборка наших текстов и артефактов Уитмена; мы были ужасно рады видеть так много посетителей и сожалеем только о том, что не смогли показать больше из-за ограничений пространства. Мы унаследовали хранение этих материалов из нескольких разных источников: некоторые были получены независимо или поступили как часть более крупных групп предметов, не все из которых были напрямую связаны с Уитменом; многие составляют коллекцию, подаренную нам Митчеллом Слободеком, одним из первых благотворителей Брандейса; и несколько предметов попали к нам через наследие профессора Милтона Хиндуса, одного из 13 первоначальных преподавателей университета и известного исследователя Уитмена. Экспонаты включают в себя первые издания знаковых томов, посвященных творчеству Уитмена, и ранние печатные публикации, посвященные «полемике вокруг Уитмена» (или, точнее, полемике), а также многочисленные ранние и качественные издания его поэзии и прозы, как в книжном формате, так и в периодических изданиях, которые зачастую гораздо труднее найти.
Первое издание главного поэтического произведения Уитмена « Листья травы » было опубликовано в 1855 году за его счет и содержало только его изображение — без имени. Хотя у нас, к сожалению, нет ни одного из них, нам повезло иметь копию второго издания, опубликованного в 1856 году. С первого по последнее из шести изданий « Листьев травы» структура и макет книги были вложены (в той степени, в которой он мог на них повлиять) таким же значением Уитмена, как и сами слова. Мы вспоминаем об этом, когда рассматриваем его пожизненную связь с типографиями и переплетными мастерскими; он даже был известен тем, что сам набирал шрифт для многих своих публикаций. Издания в нашей коллекции позволяют это внимание со стороны Уитмена ко всему произведению, которое должно быть тщательно изучено в деталях, наряду с работой, выполненной в аналогичном духе печатниками последующих поколений в форме искусно и прекрасно выполненных томов с мелкой печатью. Хотя нельзя сказать, что эти более поздние примеры, один из которых, как ни странно, переплетен в траву, непременно в каждом случае отражали особое видение Уитменом идеального слияния слова и его носителя, несомненно, что многие из них направлены на воплощение в иллюстрациях и форме тем, к которым поэт обращался на протяжении всего своего творчества.
Leaves of Grass , хотя и его самая известная работа, была не единственной формой, в которой Уитмен публиковал свои стихи, и не только стихи, какими бы знаменитыми они ни были, были написаны им. В нашей коллекции есть широкий спектр других изданий его поэзии и прозы, включая редкие ранние издания Drum-Taps , Rivulets of Prose , и November Boughs . Кроме того, нам невероятно повезло иметь корректурный лист его «Passage to India» — эта поэма была написана в 1868 году и опубликована в 1871 году, сначала как отдельное приложение к Leaves of Grass , а затем включена в нее.
Единственное произведение Уитмена, роман о трезвости «Франклин Эванс, или Пьяный: Повесть о времени», было написано и опубликовано в 1842 году, когда он работал в типографии Парка Бенджамина в Нью-Йорке. Позже он пожалел о том, что написал его, назвав его «проклятой чушью» и заявив (возможно, в шутку) своему другу Хорасу Траубелю, что на самом деле написал роман под воздействием алкоголя. Как отметил критик Уильям Лайон Фелпс в 1924 году, «это звучит как бурлеск на трактате о трезвости». Это было не одно из тех произведений, над привлечением внимания, к которому Уитмен неустанно трудился; к его большому огорчению, в дальнейшем, ему это и не пришлось делать, поскольку роман оказался одним из его бестселлеров на всю жизнь. У нас есть очень красиво переплетенное издание 1929 года.
При жизни Уитмена его работы уже переводились и публиковались в иностранных изданиях. У нас есть подборка из них как до, так и после его смерти, включая французские, немецкие и итальянские версии Leaves of Grass , а также некоторые примеры публикаций в иноязычных периодических изданиях. Наряду с этим можно найти богатую подборку ранних и поздних научных работ, охватывающих отношения Уитмена с Линкольном, его часто комментируемый интерес к опере и его объемную переписку, среди многих других тем; они увлекательны как группа для перспективы, которую они предоставляют для развития нашего контекстуального понимания способов, которыми мы понимали этого «поэта демократии», с учетом чего мы начали эту публикацию.
К сожалению, в рамках столь вынужденно краткой заметки мы не можем надеяться снова познакомить вас со всем спектром артефактов из нашей коллекции, но мы приглашаем вас посетить наш веб-сайт в ближайшие месяцы, чтобы ознакомиться с онлайн-выставкой, которую мы создаем из этих материалов; мы ожидаем, что она будет готова где-то в декабре или январе, и она будет включать в себя гораздо больше оцифрованных изображений, чем те, что вы видите здесь.
27 октября 2008 г.
Милтон Хиндус
Рожденный
в Бронксе, Нью-Йорк, Нью-Йорк, Соединенные Штаты
26 августа 1916 г.
Умер 28 мая 1998 г.
Милтон Хиндус был одним из тринадцати основателей факультета Университета Брандейса. Он оставался в Брандейсе на протяжении всей своей карьеры и преподавал в течение 33 лет (1948-1981), прежде чем уйти на пенсию в качестве профессора гуманитарных наук имени Эдиты Мэйси Гросс. С 1965 по 1967 год он занимал кафедру Питера и Элизабет Волькенштейн по английской и американской литературе в Брандейсе. В 1986 году Хиндус был удостоен почетной докторской степени гуманитарных наук от университета. Он трижды избирался президентом отделения Брандейса Американской ассоциации университетских профессоров и занимал пост председателя Еврейской преподавательской группы Большого Бостона. Он, пожалуй, наиболее известен своей книгой « Искалеченный великан» , в которой подробно описывается его встреча с тогда еще изгнанным французским романистом и антисемитским памфлетистом Луи-Фердинандом Селином . Индус мгновенно получил признание и известность за свое жестоко честное изображение сильно оклеветанной литературной фигуры и получил как похвалы, так и насмешки за свою книгу. Его отредактированный том о Уолте Уитмене, Leaves of Grass: One Hundred Years After (1955) получил премию Уолта Уитмена от Поэтического общества Америки. Индус также был редактором шестнадцатитомной Encyclopaedia Judaica (1972).
Хиндус был постоянным рецензентом книг для The New York Herald Tribune с 1941 по 1943 год, а также писал рецензии для различных журналов, посвященных обзору недавних публикаций, таких как The New Boston и Kenyon and Sewanee Reviews. Он писал литературные рецензии и эссе для изданий общего интереса, таких как The Atlantic Monthly , The Chicago Sunday Tribune и The New York Times Book Review .
О персоне
Карьера Сценарист
Дата рождения 26 августа, 1916 • Дева
Место рождения Нью Йорк, США
Дата смерти 28 мая, 1998 • 81 год
Жанры драма
Louis-Ferdinand Céline (2016)
Год 1948-й. Обвиненный французским правосудием в сотрудничестве с нацистами во время французской оккупации, писатель Луи-Фердинанд Селин скрывается в Дании вместе со своей женой Люсетт и котом Бебером. Милтон Хиндус, молодой американский писатель еврейского происхождения, который обожает Селина и горячо его поддерживает, находится вместе с ним в датской глубинке с намерением написать книгу мемуаров о знаменитом французском писателе. Отношения между писателем-антисемитом и молодым американским евреем постепенно накаляются...
• В основе фильма лежит книга мемуаров самого Милтона Хиндуса, вышедшая в 1950-м году под названием «Селин: такой, каким я его видел» (фр. L.-F. Céline tel que je l’ai vu).
«Искалеченный великан». Мильтон Хиндус.
Летом 1948 года Милтон Хиндус, тогда молодой преподаватель литературы в Чикагском университете, совершил странное путешествие. Пожертвовав чем-то личным, он отправился в Данию, чтобы увидеть Луи-Фердинанда Селина, французского романиста, который писал антисемитские трактаты до и в начале войны и которого Сопротивление обвиняло в сотрудничестве с нацистами. Несколько лет Хиндус был самым ярым поклонником Селина в Америке и помогал ему во многих отношениях, от написания хвалебных эссе о его творчестве до отправки ему продуктовых посылок. Путешествие Хиндуса было странным не только потому, что он был евреем, навещавшим, по-видимому, нераскаявшегося антисемита, но и потому, что главной причиной его визита была его неспособность примириться с тем фактом, что Селин на самом деле был антисемитом. В предисловии к американскому переизданию романа Селина «Смерть в кредит » индусы размышляли о сходстве антисемитских памфлетов Селина и «Скромного предложения» Свифта, должно быть, как и Жид ранее принимал тирады Селина за сатиру. (Однако ранее в вымученной статье для австралийского журнала индусы писали: «Я, еврейский националист, нахожусь в положении, когда я защищаю антисемита в его антисемитизме — вот куда привели нас сложности современного общества. Общество стало настолько сложным, что мы больше не знаем, кого винить». Путь к определенности был окольным.)
Теперь некоторые виды еврейских публицистов немедленно обрекут индусов на погибель с помощью банальной фразы: еврейская ненависть к себе. Но эта фраза дает лишь простую разрядку эмоций, а не понимание проблем. И хотя я вряд ли могу назвать себя «защитником» индусов, я хочу в этих нескольких строках добраться до того, что, как мне кажется, является сутью его проблемы — которая не является его проблемой один.
Для этого нам нужно обратиться к Селину. Как и индусы, я восхищаюсь романами Селина. Селин говорит от лица нижней стороны европейского общества, мелкого буржуа, раздавленного почти до люмпенского статуса, деморализованного рабочего, интеллектуала, презирающего свою собственную интеллектуальность. Он представляет собой подпольного человека 20-го века, пресытившегося идеями и идеологиями, ненавидящего все официальное и отчаянно осознающего, насколько несообразен его перегруженный сознанием контраст его слабой активности. В блестящем эссе о первом романе Селина Лев Троцкий сравнил его главного героя с Пуанкаре. На первый взгляд это сравнение может показаться политическим нажимом, но на самом деле оно напрямую раскрывает значение Селина: Пуанкаре символизирует официальный жаргон французского общества, Селин — реальное чувство, лежащее в его основе и в его щелях.
В то же время Селин — эстет (преступления Гитлера, как он говорил индусам, были результатом дурного вкуса), который боится и презирает его эстетизм. Когда индусы показали ему рецензии на его книги, по которым он, вероятно, был алчно голоден, Селин яростно утверждал свое отсутствие интереса к чему-либо, кроме «Сколько денег они мне принесут?» При всех своих великих миметико-литературных дарованиях Селин боится своего ума, всего ума; он интеллектуал, страдающий от крайнего случая неуважения к себе, что не обязательно несовместимо с любовью к себе. Он романтик, чей романтизм сгустился, и у которого нет интеллектуальных ресурсов, на которые можно было бы опереться. Отсюда и поток языка в его романах, который подобен потоку шума, призванному заглушить муки чувств и тяготы мысли.
Троцкий сказал нечто похожее в политических терминах: «Селин не напишет вторую книгу с таким отвращением ко лжи и таким неверием в правду. Диссонанс разрешится сам собой. Либо художник примирится с тьмой, либо воспримет рассвет». Троцкий, конечно, имел в виду, что любой, кто так полно осознает упадок современной жизни, должен выбрать либо фашизм, либо социализм, и хотя не обязательно принимать политические термины его анализа, как это делаю я сам, следует признать, что он был прав, настаивая на том, что диссонанс Селина — это диссонанс европейского общества, ищущего разрешения. И в его ужасных антисемитских трактатах оно его нашло.
Теперь надо отдать должное Милтону Хиндусу, что он почувствовал все это несколько лет назад, и поэтому назвал Селина ключевым художником нашего времени. Но его восхищение творчеством Селина было столь велико, что он буквально не мог вынести мысли о том, что Селин может опуститься до антисемитизма. И поэтому он отправился в Данию, чтобы увидеть все сам.
«Crippled Giant », дневник, который он вел во время своего визита, — это запись разочарования. С наивностью, которая была бы абсурдной, если бы не была столь чистой, Индус к своему ужасу обнаружил, что Селин все еще был антисемитом. «Он [Селин] сказал... что величайшее преступление нацистов в том, что они пробудили антисемитизм, не имея никакой реальной программы... Он знает, что, написав жестокую диатрибу вроде « Bagatelles pour un massacre» в 1938 году против евреев, он был подобен человеку, кричащему «Пожар» вместе с гитлеровскими маньяками в переполненном театре Европы, но он видит свое дело изнутри и знает цепь причин, которые привели его к этому поступку, и поэтому ожидает прощения». И снова: «Я спросил Селина, винит ли он евреев в том, что Франция вступила в войну, и он сначала сказал «нет», а затем изменил свое мнение, заявив, что евреи принимали участие в развязывании войны, но их роль была не больше, чем роль Гитлера». И это еврею, который был его самым бесстрашным американским защитником и проделал путь в тысячи миль, чтобы увидеть его.
Селин — очень больной человек. Во время своих бесед с индусами он выказывал признаки крайней паранойи, был подвержен иррациональной алчности, находил огромное удовольствие в унижении своего гостя и демонстрировал вопиющую бессердечность в отношении собственной моральной ответственности и вины. Очевидно, что его менталитет отражает менталитет широкого слоя в Европе: менталитет, доведенный до иррациональных, садистских и самоуничижительных излишеств. Как проницательно и печально заметил о себе Селин: «Я как дикобраз — если я развернусь, я пропал».
Тем временем Хиндус ужасно страдал. У него появились тики в глазах, «необъяснимые» боли в ногах и пальцах. «Мои чувства к Селин претерпевают столько же изменений, сколько чувства разочарованного любовника». Наконец, разочарованный любовник взбунтовался и начал оскорблять Селин в своем журнале с таким же малым достоинством, с каким Селин оскорбляла его в разговоре. Тем не менее, в конце концов, у Хиндуса осталось достаточно любви, чтобы предложить Селину любые гонорары, которые он мог бы получить за книгу, несмотря на его признание того, что «этот человек находится по ту сторону слишком большой пропасти от меня, чтобы до него когда-либо можно было дотянуться».
«The Crippled Giant» написан в тоне мелодраматической истерии, которая могла бы быть терпимой, если бы она объявляла что-то действительно шокирующее (например, что Россия была рабовладельческим государством в то время, когда большинство интеллектуалов поддерживало сталинизм), но которая кажется неподходящей для довольно запоздалого личного открытия. В конце концов, индусы, как и любой другой разумный человек, всегда должны были знать то, что он так болезненно усвоил: что великий писатель может быть также великим негодяем.
Однако особое значение имеет опыт индуистов: это классический пример того, что можно назвать «культурной болезнью», все более распространенной среди американских интеллектуалов и интеллектуализированного среднего класса. Предыдущая неспособность индуистов увидеть правду о Селине основывалась, как мне кажется, на крайней переоценке литературы за счет непосредственного личного и социального опыта: такой хороший писатель, как Селин, — как он мог быть фашистом? Эта переоценка или непонимание культуры широко распространены в Америке сегодня отчасти из-за провала радикальной политики и вызванного этим чувства социальной беспомощности интеллектуалов. Будучи умным человеком, индуист мог бы легко увидеть простую правду о Селине, но его высшая привязанность к литературе не позволила бы ему этого. Однако до тех пор, пока мы не сможем должным образом различать литературу и опыт, пока мы не признаем, что писатель, который дает нам глубочайшее эстетическое удовлетворение, может также придерживаться самых отвратительных мнений и ценностей, мы будем путать и наше чтение, и нашу жизнь. Как может человек писать глубочайшую правду в одной книге и гнуснейшую ложь в другой — это действительно душераздирающий вопрос; но сначала мы должны признать, что это реальный вопрос.
Боюсь, что Хиндус не оправился от своей «культурной болезни», поскольку к концу своей книги он начинает сомневаться в ценности романов Селина. Но это лишь для того, чтобы обратить вспять его изначальную ошибку. Книги стоят, их ценность не пострадала от личной убогости Селина. Хиндус говорит, что «Селин — это заноза в моем сознании, которую я должен либо полностью впитать, либо полностью выбросить». И в этом корень его беды, как и его печального и унизительного опыта — ибо преданность литературе и жизни требует, чтобы заноза не была ни выброшена, ни впитана.
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Модератор: oztech
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Милтон был редактором своего дяди Мориса Мауриса Гершона Гиндеса - писателя. О нем чуть позже
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Жена Милтона - Ева
Ева Хиндус
Библиотекарь
1913 – 2008
Прежде чем я смогу рассказать вам о Еве Хиндус, еврейской женщине глубокой мудрости и личных достижений, мне нужно рассказать вам, как мы стали близкими друзьями.
В 1960 году я приехал из Университета Флориды в Университет Брандейса в качестве аспиранта по английской литературе... Я посещал курсы у некоторых известных и прославленных профессоров, но больше всего мне нравился профессор Милтон Хиндус, который вел курсы по Эмили Дикинсон и Уолту Уитмену. Слушая его в классе, я был очарован... Его преподавание заставило меня захотеть вернуться домой и изучить каждое слово стихотворений Эмили Дикинсон и извлечь из них смысл.
... Между мной и моим профессором возникло глубокое уважение — мы оба ценили много общего в литературе. Иногда мы встречались на территории кампуса, когда я гуляла с Джо, мужчиной, за которого мне предстояло выйти замуж в конце того учебного года. Когда профессор Хиндус и его жена Ева пригласили нас на ужин в их доме в Ньютон-центре, у нас был праздничный вечер, с мгновенным чувством связи и теплоты между нами, которое продолжало расти.
Мы с Евой, разговаривая наедине на кухне, сразу почувствовали то родство, которое случается (если повезет) всего несколько раз в жизни... Я признался, что, хотя я и учился в аспирантуре, на самом деле я больше хотел стать писателем, чем ученым!
Ева, в свою очередь, рассказала мне, что родилась в Варшаве, Польша. До того, как она сменила имя на Еву, ее имя было Хала, как звали ее бабушку по отцовской линии. В детстве она любила играть на пианино. Когда ей было десять лет, ее учитель, считавший ее вундеркиндом, убедил родителей отпустить ее на прослушивание в музыкальную академию. Хотя другим ученикам было четырнадцать или пятнадцать лет, а Еве всего десять, она выступала (насколько она помнила) на огромной сцене, на которой стояли два рояля, в то время как судьи сидели за «большим овальным столом с зеленой скатертью». Вскоре ей сообщили новость, что она была лишь одной из четырех принятых в академию учеников. В течение следующих пяти лет она брала уроки игры на фортепиано, но «ей было чрезвычайно трудно сосредоточиться и прогрессировать, потому что она чувствовала страх в нееврейской среде». Она воспринимала жизнь в Польше как опасную для евреев. Она видела солдат на углах улиц со злобно выглядящими собаками; она воспринимала церкви как места, где люди выражали ненависть к евреям. За год до того, как ей исполнилось пятнадцать, ее отец отправился в Америку в надежде найти место для иммиграции семьи. Когда она узнала, что семья последует за ним, она вспомнила, как оставила свой последний урок игры на фортепиано и «прыгала всю дорогу домой», радуясь, что освободилась от учебы и что семья воссоединится в Америке... В этой истории было гораздо больше — и я узнала об этом за те многие годы, что мы с Евой переписывались, говорили по телефону и навещали друг друга.
... В июне 1960 года я поехала домой с Джо в Майами-Бич, где 23 июня мы поженились. Когда мы вернулись в Бостон, Джо продолжил свое обучение в аспирантуре в Брандейсе, а я устроилась на работу помощником редактора в издательскую компанию Houghton Mifflin в Бостоне. В течение того года семья Хинду поддерживала с нами связь, и мы несколько раз навещали их дом. В 1961 году, работая в издательстве, я подала заявку на стипендию Уоллеса Стегнера в Стэнфордском университете — а затем, когда я забеременела, я, по сути, выбросила это из головы. Однако в том году я продала свой первый рассказ журналу Mademoiselle .
Я была в большом шоке, когда в конце апреля 1962 года прочитала письмо от Уоллеса Стегнера из Стэнфордского университета, в котором говорилось, что мне присудили стипендию на сочинение. Мой ребенок должен был родиться в первую неделю мая; моему мужу Джо только что предложили работу преподавателем в Бостонском университете. Я была в состоянии сильного волнения и восторга, и то и другое. Ребенок будет! Отличный университет приглашает меня изучать писательское мастерство у Уоллеса Стегнера. Я посоветовалась с Евой и Милтоном Хиндусом, посоветовалась с Джо, изучила свое собственное сердце, и в конце концов мы решили переехать в Калифорнию, как только сможем путешествовать с ребенком, который родился 3 мая.
... Это расставание было очень болезненным для меня. Я любила Еву и Милтона — к тому времени они были как особые родители. Мои собственные родители тоже были особенными, но Ева и Милтон-индуисты были литературными душами, они понимали мое артистическое стремление стать писателем.
Когда я попал в Стэнфорд, мы с Евой начали регулярно писать письма. Она была прирожденным писателем, она писала длинные рукописные письма... Я не могу начать суммировать содержание сотен писем, которыми мы с Евой обменивались на протяжении более чем 45 лет дружбы... Письма Евы были изящными, вызывающими воспоминания пересказами событий, мощными признаниями в эмоциях и желаниях и комментариями о моих собственных трудностях с письмом.
Чудесным образом первые два рассказа, написанные мной в мастерской Стегнера, были приняты к публикации, один в The New Yorker, один в Redbook. Я написала «Еву» и «Мильтона» в сиянии триумфа! Казалось, как легка будет писательская жизнь. Я напечатаю десять или пятнадцать страниц… и тут же продам их!
Ева и Милтон знали об опасностях писательской жизни и консультировали меня об энергии, необходимой для преодоления отвержения, которое неизбежно должно было прийти. Ева сама была образцом решимости и терпения. Когда ее семья приехала в Америку, они некоторое время жили у родственников на Кони-Айленде. Когда Ева и ее сестра поступили в школу, они были единственными иммигрантами в своих классах и плохо знали английский. Когда они закончили учебу, их обоих наградили «почетными медалями» за их академические успехи. Ева продолжила посещать ускоренные курсы в старшей школе, а затем поступила в Бруклинский колледж. Вскоре после колледжа Ева сильно заболела, и у нее диагностировали туберкулез. Она провела в больнице в санатории на Лонг-Айленде больше года. Она сказала: «никто не думал, что я выживу, но я выжила, и вот я здесь».
Ева работала с 1960 по 1970 год в Детской библиотеке Ньютона, но в основном она была помощницей, поклонницей, читательницей и воспитательницей Мильтона на протяжении всей его жизни. Она много раз говорила мне, что их брак был «башерт» — предначертан судьбой, как гласит еврейская поговорка.
Когда болезни старости начали одолевать Еву, мы говорили, по крайней мере еженедельно, о ее ситуации. Когда Милтон внезапно умер в 1998 году, когда он ехал домой из своего офиса в Брандейсе, свет Евы, казалось, погас — она была совершенно сломлена и опустошена. Она была поражена, что ее тело продолжало жить, когда она сказала мне, что чувствует, что ее дух умер. Но в эти последние годы ее связь с дочерью, Майрой Хиндус, окрепла и расширилась. Майра часто приезжала в гости; они долго беседовали и делились своими секретами. Ева восстановила силы и прожила еще десять лет. В определенный момент ей пришлось переехать из своего дома в дом престарелых, где, несмотря на свою печаль, она нашла друзей и многих, кто восхищался ее остроумием, интеллектом и мудростью. Ее познания в литературных вопросах впечатляли многих из тех, с кем она встречалась и с кем разговаривала. Благодаря Мильтону она вращалась в высших кругах литературных светил, поэтов и писателей, и до последнего дня своей жизни она сохраняла острый ум и память о каждом из них.
Я встретила их дочь, Майру Хиндус, в первый раз в Калифорнии в августе 2008 года. Я увидела образ лица Евы в лице Майры, когда мы обнялись. Я много знала о Майре из многочисленных писем, которые писала мне ее мать, но когда мы встретились, я почувствовала, что, наконец, круг замкнулся. Майра и я были в каком-то таинственном смысле сестрами, обе глубоко затронутыми и вскормленными любовью необыкновенной женщины, Евы Хиндус.
Ева Хиндус
Библиотекарь
1913 – 2008
Прежде чем я смогу рассказать вам о Еве Хиндус, еврейской женщине глубокой мудрости и личных достижений, мне нужно рассказать вам, как мы стали близкими друзьями.
В 1960 году я приехал из Университета Флориды в Университет Брандейса в качестве аспиранта по английской литературе... Я посещал курсы у некоторых известных и прославленных профессоров, но больше всего мне нравился профессор Милтон Хиндус, который вел курсы по Эмили Дикинсон и Уолту Уитмену. Слушая его в классе, я был очарован... Его преподавание заставило меня захотеть вернуться домой и изучить каждое слово стихотворений Эмили Дикинсон и извлечь из них смысл.
... Между мной и моим профессором возникло глубокое уважение — мы оба ценили много общего в литературе. Иногда мы встречались на территории кампуса, когда я гуляла с Джо, мужчиной, за которого мне предстояло выйти замуж в конце того учебного года. Когда профессор Хиндус и его жена Ева пригласили нас на ужин в их доме в Ньютон-центре, у нас был праздничный вечер, с мгновенным чувством связи и теплоты между нами, которое продолжало расти.
Мы с Евой, разговаривая наедине на кухне, сразу почувствовали то родство, которое случается (если повезет) всего несколько раз в жизни... Я признался, что, хотя я и учился в аспирантуре, на самом деле я больше хотел стать писателем, чем ученым!
Ева, в свою очередь, рассказала мне, что родилась в Варшаве, Польша. До того, как она сменила имя на Еву, ее имя было Хала, как звали ее бабушку по отцовской линии. В детстве она любила играть на пианино. Когда ей было десять лет, ее учитель, считавший ее вундеркиндом, убедил родителей отпустить ее на прослушивание в музыкальную академию. Хотя другим ученикам было четырнадцать или пятнадцать лет, а Еве всего десять, она выступала (насколько она помнила) на огромной сцене, на которой стояли два рояля, в то время как судьи сидели за «большим овальным столом с зеленой скатертью». Вскоре ей сообщили новость, что она была лишь одной из четырех принятых в академию учеников. В течение следующих пяти лет она брала уроки игры на фортепиано, но «ей было чрезвычайно трудно сосредоточиться и прогрессировать, потому что она чувствовала страх в нееврейской среде». Она воспринимала жизнь в Польше как опасную для евреев. Она видела солдат на углах улиц со злобно выглядящими собаками; она воспринимала церкви как места, где люди выражали ненависть к евреям. За год до того, как ей исполнилось пятнадцать, ее отец отправился в Америку в надежде найти место для иммиграции семьи. Когда она узнала, что семья последует за ним, она вспомнила, как оставила свой последний урок игры на фортепиано и «прыгала всю дорогу домой», радуясь, что освободилась от учебы и что семья воссоединится в Америке... В этой истории было гораздо больше — и я узнала об этом за те многие годы, что мы с Евой переписывались, говорили по телефону и навещали друг друга.
... В июне 1960 года я поехала домой с Джо в Майами-Бич, где 23 июня мы поженились. Когда мы вернулись в Бостон, Джо продолжил свое обучение в аспирантуре в Брандейсе, а я устроилась на работу помощником редактора в издательскую компанию Houghton Mifflin в Бостоне. В течение того года семья Хинду поддерживала с нами связь, и мы несколько раз навещали их дом. В 1961 году, работая в издательстве, я подала заявку на стипендию Уоллеса Стегнера в Стэнфордском университете — а затем, когда я забеременела, я, по сути, выбросила это из головы. Однако в том году я продала свой первый рассказ журналу Mademoiselle .
Я была в большом шоке, когда в конце апреля 1962 года прочитала письмо от Уоллеса Стегнера из Стэнфордского университета, в котором говорилось, что мне присудили стипендию на сочинение. Мой ребенок должен был родиться в первую неделю мая; моему мужу Джо только что предложили работу преподавателем в Бостонском университете. Я была в состоянии сильного волнения и восторга, и то и другое. Ребенок будет! Отличный университет приглашает меня изучать писательское мастерство у Уоллеса Стегнера. Я посоветовалась с Евой и Милтоном Хиндусом, посоветовалась с Джо, изучила свое собственное сердце, и в конце концов мы решили переехать в Калифорнию, как только сможем путешествовать с ребенком, который родился 3 мая.
... Это расставание было очень болезненным для меня. Я любила Еву и Милтона — к тому времени они были как особые родители. Мои собственные родители тоже были особенными, но Ева и Милтон-индуисты были литературными душами, они понимали мое артистическое стремление стать писателем.
Когда я попал в Стэнфорд, мы с Евой начали регулярно писать письма. Она была прирожденным писателем, она писала длинные рукописные письма... Я не могу начать суммировать содержание сотен писем, которыми мы с Евой обменивались на протяжении более чем 45 лет дружбы... Письма Евы были изящными, вызывающими воспоминания пересказами событий, мощными признаниями в эмоциях и желаниях и комментариями о моих собственных трудностях с письмом.
Чудесным образом первые два рассказа, написанные мной в мастерской Стегнера, были приняты к публикации, один в The New Yorker, один в Redbook. Я написала «Еву» и «Мильтона» в сиянии триумфа! Казалось, как легка будет писательская жизнь. Я напечатаю десять или пятнадцать страниц… и тут же продам их!
Ева и Милтон знали об опасностях писательской жизни и консультировали меня об энергии, необходимой для преодоления отвержения, которое неизбежно должно было прийти. Ева сама была образцом решимости и терпения. Когда ее семья приехала в Америку, они некоторое время жили у родственников на Кони-Айленде. Когда Ева и ее сестра поступили в школу, они были единственными иммигрантами в своих классах и плохо знали английский. Когда они закончили учебу, их обоих наградили «почетными медалями» за их академические успехи. Ева продолжила посещать ускоренные курсы в старшей школе, а затем поступила в Бруклинский колледж. Вскоре после колледжа Ева сильно заболела, и у нее диагностировали туберкулез. Она провела в больнице в санатории на Лонг-Айленде больше года. Она сказала: «никто не думал, что я выживу, но я выжила, и вот я здесь».
Ева работала с 1960 по 1970 год в Детской библиотеке Ньютона, но в основном она была помощницей, поклонницей, читательницей и воспитательницей Мильтона на протяжении всей его жизни. Она много раз говорила мне, что их брак был «башерт» — предначертан судьбой, как гласит еврейская поговорка.
Когда болезни старости начали одолевать Еву, мы говорили, по крайней мере еженедельно, о ее ситуации. Когда Милтон внезапно умер в 1998 году, когда он ехал домой из своего офиса в Брандейсе, свет Евы, казалось, погас — она была совершенно сломлена и опустошена. Она была поражена, что ее тело продолжало жить, когда она сказала мне, что чувствует, что ее дух умер. Но в эти последние годы ее связь с дочерью, Майрой Хиндус, окрепла и расширилась. Майра часто приезжала в гости; они долго беседовали и делились своими секретами. Ева восстановила силы и прожила еще десять лет. В определенный момент ей пришлось переехать из своего дома в дом престарелых, где, несмотря на свою печаль, она нашла друзей и многих, кто восхищался ее остроумием, интеллектом и мудростью. Ее познания в литературных вопросах впечатляли многих из тех, с кем она встречалась и с кем разговаривала. Благодаря Мильтону она вращалась в высших кругах литературных светил, поэтов и писателей, и до последнего дня своей жизни она сохраняла острый ум и память о каждом из них.
Я встретила их дочь, Майру Хиндус, в первый раз в Калифорнии в августе 2008 года. Я увидела образ лица Евы в лице Майры, когда мы обнялись. Я много знала о Майре из многочисленных писем, которые писала мне ее мать, но когда мы встретились, я почувствовала, что, наконец, круг замкнулся. Майра и я были в каком-то таинственном смысле сестрами, обе глубоко затронутыми и вскормленными любовью необыкновенной женщины, Евы Хиндус.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Дочь Мура
Преподаватель
• ЭЛЕКТРОННАЯ ПОЧТА mhindus@bu.edu
• Boston University The University of Connecticut
• ОБРАЗОВАНИЕMSW (организация сообщества, групповая работа и проблемы женщин), Университет Коннектикута, BA, Университет Брандейса
Практика и научный фокус
Майра Хиндус много работала над вопросами разнообразия и гендерными вопросами на протяжении всей своей карьеры, в основном в сфере высшего образования и других некоммерческих организациях. Она работала консультантом и администратором в различных учреждениях, от Гарвардского университета и Принстонского университета до Массачусетского университета и Университета Коннектикута. С 2006 по 2010 год она была первым вице-президентом по культурному разнообразию в музыкальном колледже Беркли в Бостоне, штат Массачусетс. В настоящее время она является директором Creative Diversity Solutions и консультирует в основном университеты и некоммерческие организации. Среди ее клиентов с 2011 года были: Университет Тафтса, Университет Вермонта, Университет Денвера, Государственный университет Фрамингема и Фонд Harvard Pilgrim HealthCare. В настоящее время Хиндус является внештатным преподавателем Школы социальной работы Бостонского университета. Ее специализация — оценка разнообразия, разрешение конфликтов, стратегическое планирование и гендерные вопросы. Она консультировала многочисленные колледжи и университеты, некоммерческие организации, государственные целевые группы, частные больницы, работодателей и общественные группы, включая: Университет Брауна, колледж Маунт-Холиок, колледж Смита, колледж Амхерста, университет Хартфорда, Американский международный колледж, целевую группу Род-Айленда по сексуальному насилию, институты трудового образования Род-Айленда и Массачусетского университета, а также многие общественные организации.
Преподаватель
• ЭЛЕКТРОННАЯ ПОЧТА mhindus@bu.edu
• Boston University The University of Connecticut
• ОБРАЗОВАНИЕMSW (организация сообщества, групповая работа и проблемы женщин), Университет Коннектикута, BA, Университет Брандейса
Практика и научный фокус
Майра Хиндус много работала над вопросами разнообразия и гендерными вопросами на протяжении всей своей карьеры, в основном в сфере высшего образования и других некоммерческих организациях. Она работала консультантом и администратором в различных учреждениях, от Гарвардского университета и Принстонского университета до Массачусетского университета и Университета Коннектикута. С 2006 по 2010 год она была первым вице-президентом по культурному разнообразию в музыкальном колледже Беркли в Бостоне, штат Массачусетс. В настоящее время она является директором Creative Diversity Solutions и консультирует в основном университеты и некоммерческие организации. Среди ее клиентов с 2011 года были: Университет Тафтса, Университет Вермонта, Университет Денвера, Государственный университет Фрамингема и Фонд Harvard Pilgrim HealthCare. В настоящее время Хиндус является внештатным преподавателем Школы социальной работы Бостонского университета. Ее специализация — оценка разнообразия, разрешение конфликтов, стратегическое планирование и гендерные вопросы. Она консультировала многочисленные колледжи и университеты, некоммерческие организации, государственные целевые группы, частные больницы, работодателей и общественные группы, включая: Университет Брауна, колледж Маунт-Холиок, колледж Смита, колледж Амхерста, университет Хартфорда, Американский международный колледж, целевую группу Род-Айленда по сексуальному насилию, институты трудового образования Род-Айленда и Массачусетского университета, а также многие общественные организации.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
11 ребенок Янкеля
Минни (Мария) Карп 1887-1941
Минни (Мария) Карп 1887-1941
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
12 ребенок Янкеля Маурис Морис Гершон Гиндес 1891-1969
ВЛИЯНИЕ КУЛЬТУРЫ
НА СТИЛЬ ПИСАТЕЛЕЙ-ЭМИГРАНТОВ
Е. О. Федутик
Научный руководитель М. С. Рогачевская, доктор филологических наук, доцент
Минский государственный лингвистический университет
Минск, Беларусь
Эмигрантская проза - особый виток развития мировой литературы. Эмигрантская литература постсоветского пространства чаще всего свя-зана с феноменом литературы изгнания (на территории Беларуси это А. С. Пашкевич, В. В. Быков, А. С. Рязанов; в России - В. В. Набоков, А. И. Куприн, И. А. Бунин и т.д.). Ж. А. Зайончковская уточняет, что эмиграция начала прошлого столетия носила вынужденный характер и связана, прежде всего, с социальными событиями, такими как Первая мировая, Гражданская и Вторая мировая войны; поэтому бедность, го¬лод, политические репрессии, дискриминация нашли отражение в мему¬арах писателей-эмигрантов.
Стоит отметить, что тематика данных работ имела свою специфику и не всегда приходилась по вкусу представителям других культур. По словам М. Рубинс, например, русские писатели-эмигранты во Франции не могли рассчитывать на постоянный доход от переводов своих произ-ведений, поэтому, чтобы привлечь дополнительную аудиторию, некото-рые из них начинали писать непосредственно по-французски [3]. Как следствие, претерпел изменение язык, образность, авторский стиль, да¬же географическое положение действий произведений. Но, несмотря на отсутствие массовой читательской аудитории, переход на другие языки, использование языков-посредников, двуязычие, интеграцию нового (порой, нежелательного) опыта авторов в реалии их культур, многие критики и ученые считают, что эмигрантская проза имеет большое ли-тературное и культурное значения.
Одним из представителей эмигрантской прозы является Морис Хиндус (1891-1969) - выходец из Российской Империи. Будущий писа¬тель родился в деревне Большое Быково под Слуцком (ныне Беларусь) в еврейской семье. Свое детство и родные места он вспоминает с тепло¬той, однако под гнетом антисемитизма в 1905 году его семья вынуждена переехать в США. Сферы деятельности и интересов М. Хиндуса затра-гивают русскую литературу и историю русского крестьянства; автор также не понаслышке знаком с земельным трудом простого деревенско¬го жителя. Получив степень доктора в Гарварде, М. Хиндус продолжал активно изучать русскую культуру, посещать родину и много писать. Как отмечает И. В. Кабанова, «Хиндус смотрел на Россию через призму своих научных интересов» [2, с. 46].
Произведение «Красный хлеб» (Red Bread, 1931) снискало славу са-мой значимой книги-свидетельства коллективизации. «Хиндус выносит в заглавие английский перевод сталинского обозначения начала первой пятилетки [...] Это книга более амбициозная, предлагающая всесторон¬ний очерк состояния дел в России 1929-1933 гг. Автор старается пере¬дать англоязычному читателю живое ощущение пребывания в стране большевиков» [2, с. 48].
С точки зрения языка и переводческой деятельности, эмигрантская проза такого типа требует особого подхода. Важно не только макси-мально точно передать те или иные понятия чужой культуры, сделать их доступными для иностранного читателя, но и учесть стилевые ком-поненты. По словам З. Е. Зиника, эмигрантская литература по своей изначальной затее была «переводной», потому что разъясняла, просве-щала о тех или иных реалиях [1]. Однако в данной ситуации возникает ряд потенциальных проблем перевода.
Национально-специфические реалии. Как пишет А. В. Федоров, национально-специфические реалии многочисленны в рамках каждой культуры и могут быть установлены различные их группы по признаку принадлежности к той или иной сфере материального быта, духовной жизни человека, к миру природы и т. д. [4, с. 170]. Более всего «Крас¬ный хлеб» изобилует реалиями общественно-политической деятельно¬сти, например: koolacks, seredniaks, bedniaks, tovarishch, izvoshtchik, vred- itel, bourzhui, pomeshtchiks. Отдельного внимания заслуживают такие понятия как muzhiks, babas, samouchka, shishka, nochlezhniki, nachalstvo, svoyevolniks. Разговорные клише переданы М. Хиндусом с помощью приема транслитерации, который широко распространен в русской пе-реводной литературе и в оригинальных произведениях: ciechas, ceichas; poshaluista; bezobrazie, bezobrazie!; pali!; bozhe moy; hospodi pomilui; nu; ekh. Напомним, что транслитерация необходима для соблюдения лекси-ческой краткости обозначения, но важно учитывать, насколько важна передача этой специфичности, чтобы не допустить перегруженности художественного текста иностранными заимствованиями и засорению языка-оригинала.
Безэквивалентная лексика. К. И. Ковалева отмечает, что мнения пе-реводчиков в вопросе передачи безэквивалентной лексики зачастую расходятся: одни предпочитают переводить, другие - транскрибировать, т.е. объяснять реалию или игнорировать ее. Отметим, что слова и выра-жения, показывающие национальную окраску и выражающие нацио-нально-специфические реалии, упомянутые ранее, также считаются без- эквивалентной лексикой и в языке оригинала переданы через прием транслитерации для сохранения колорита и передачи исторически точ-ных понятий. М. Хиндус в своем произведении часто использует пери-фрастический прием. Автор вводит в рассказ устаревшее слово holish (голыш), которое употребляется в переносном смысле и означает нище¬го человека. В белорусско-/русскоязычной среде лексема имеет скорее негативную окраску и чаще используется людьми старшего поколения как разговорное клише. В английском языке не существует равнознач¬ного эквивалента для передачи такого «подтекста» слова, поэтому автор сохраняет его форму, но при этом использует контекст как дефиницию, чтобы иностранный читатель мог догадаться о значении лексемы: «In the old days if you called a man holish even if he was that he would smart with rage and want to spit into your face. It was such an insult to be called holish. Nowadays call a man holish, and even if he is well-to-do, he will be so flattered that he’ll remove his hat, bow and thank you for the compliment. It is such an honor to be a holish» [5, с. 146].
Стиль. Еще одной трудностью перевода может стать адекватная пе-редача стилистики автора. В жанровом отношении «Красный хлеб» представляет собой смесь репортажа и путевой прозы, статистики и со-циологии; однако данный эффект во многом достигается употреблением большого количества социально-исторических терминов, обозначений достижений науки и бытовых реалий, ведь книга ориентирована на за-падного читателя, не знакомого с особенностями жизни крестьян во времена перестройки. При переводе с языка оригинала на родной язык, необходимость пояснять слова, отображающие национальный быт и колорит, отпадает, следовательно, теряется некая интрига самого произ-ведения, его новизна, экзотичность. Для русскоязычного читателя, зна-комого с белорусской культурой, произведение превращается, скорее, в мемуары и не несет исторической ценности. Перифрастический прием сосредотачивает внимание читателя на том или ином термине, что в переводе может звучать несколько затянуто и не всегда актуально для русскоязычного адресата. Именно поэтому мы говорим о возможной частичной «потере» стиля.
Адекватная и понятная иностранному читателю передача историче-ских реалий является достаточно трудной задачей; переводческая дея-тельность усложняется, если мы говорим об эмигрантской литературе, написанной на неродном языке автора. Такой вид прозы требует приме-нения особых переводческих стратегий.
Библиографические ссылки
1. Зиник З. Е. Существует ли эмигрантская литература? Зиновий Зиник о фено¬мене литературной эмиграции [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/km/2006/1/zz15.html (дата обращения: 10.10.2018).
2. Кабанова И. В. Место Мориса Хиндуса в Американских репортажах из совет¬ской России 1920-1930-х гг. // Литература двух Америк, 2017. №3. С. 44-54.
3. Рубинс М. Ирэн Немировски. Стратегии перевода [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.peoples.ru/state/teacher/maria_rubens/ (дата обраще¬ния: 08.10.2018).
4. Федоров А. В. Основы общей теории перевода (лингвистические проблемы). М. : Издательский Дом «Филология Три», 2002. 416 с.
5. Hindus M. Red Bread. Collectivization in a Russian Village / M. Hindus. Indiana University Press, 1988. 372 p.
ВЛИЯНИЕ КУЛЬТУРЫ
НА СТИЛЬ ПИСАТЕЛЕЙ-ЭМИГРАНТОВ
Е. О. Федутик
Научный руководитель М. С. Рогачевская, доктор филологических наук, доцент
Минский государственный лингвистический университет
Минск, Беларусь
Эмигрантская проза - особый виток развития мировой литературы. Эмигрантская литература постсоветского пространства чаще всего свя-зана с феноменом литературы изгнания (на территории Беларуси это А. С. Пашкевич, В. В. Быков, А. С. Рязанов; в России - В. В. Набоков, А. И. Куприн, И. А. Бунин и т.д.). Ж. А. Зайончковская уточняет, что эмиграция начала прошлого столетия носила вынужденный характер и связана, прежде всего, с социальными событиями, такими как Первая мировая, Гражданская и Вторая мировая войны; поэтому бедность, го¬лод, политические репрессии, дискриминация нашли отражение в мему¬арах писателей-эмигрантов.
Стоит отметить, что тематика данных работ имела свою специфику и не всегда приходилась по вкусу представителям других культур. По словам М. Рубинс, например, русские писатели-эмигранты во Франции не могли рассчитывать на постоянный доход от переводов своих произ-ведений, поэтому, чтобы привлечь дополнительную аудиторию, некото-рые из них начинали писать непосредственно по-французски [3]. Как следствие, претерпел изменение язык, образность, авторский стиль, да¬же географическое положение действий произведений. Но, несмотря на отсутствие массовой читательской аудитории, переход на другие языки, использование языков-посредников, двуязычие, интеграцию нового (порой, нежелательного) опыта авторов в реалии их культур, многие критики и ученые считают, что эмигрантская проза имеет большое ли-тературное и культурное значения.
Одним из представителей эмигрантской прозы является Морис Хиндус (1891-1969) - выходец из Российской Империи. Будущий писа¬тель родился в деревне Большое Быково под Слуцком (ныне Беларусь) в еврейской семье. Свое детство и родные места он вспоминает с тепло¬той, однако под гнетом антисемитизма в 1905 году его семья вынуждена переехать в США. Сферы деятельности и интересов М. Хиндуса затра-гивают русскую литературу и историю русского крестьянства; автор также не понаслышке знаком с земельным трудом простого деревенско¬го жителя. Получив степень доктора в Гарварде, М. Хиндус продолжал активно изучать русскую культуру, посещать родину и много писать. Как отмечает И. В. Кабанова, «Хиндус смотрел на Россию через призму своих научных интересов» [2, с. 46].
Произведение «Красный хлеб» (Red Bread, 1931) снискало славу са-мой значимой книги-свидетельства коллективизации. «Хиндус выносит в заглавие английский перевод сталинского обозначения начала первой пятилетки [...] Это книга более амбициозная, предлагающая всесторон¬ний очерк состояния дел в России 1929-1933 гг. Автор старается пере¬дать англоязычному читателю живое ощущение пребывания в стране большевиков» [2, с. 48].
С точки зрения языка и переводческой деятельности, эмигрантская проза такого типа требует особого подхода. Важно не только макси-мально точно передать те или иные понятия чужой культуры, сделать их доступными для иностранного читателя, но и учесть стилевые ком-поненты. По словам З. Е. Зиника, эмигрантская литература по своей изначальной затее была «переводной», потому что разъясняла, просве-щала о тех или иных реалиях [1]. Однако в данной ситуации возникает ряд потенциальных проблем перевода.
Национально-специфические реалии. Как пишет А. В. Федоров, национально-специфические реалии многочисленны в рамках каждой культуры и могут быть установлены различные их группы по признаку принадлежности к той или иной сфере материального быта, духовной жизни человека, к миру природы и т. д. [4, с. 170]. Более всего «Крас¬ный хлеб» изобилует реалиями общественно-политической деятельно¬сти, например: koolacks, seredniaks, bedniaks, tovarishch, izvoshtchik, vred- itel, bourzhui, pomeshtchiks. Отдельного внимания заслуживают такие понятия как muzhiks, babas, samouchka, shishka, nochlezhniki, nachalstvo, svoyevolniks. Разговорные клише переданы М. Хиндусом с помощью приема транслитерации, который широко распространен в русской пе-реводной литературе и в оригинальных произведениях: ciechas, ceichas; poshaluista; bezobrazie, bezobrazie!; pali!; bozhe moy; hospodi pomilui; nu; ekh. Напомним, что транслитерация необходима для соблюдения лекси-ческой краткости обозначения, но важно учитывать, насколько важна передача этой специфичности, чтобы не допустить перегруженности художественного текста иностранными заимствованиями и засорению языка-оригинала.
Безэквивалентная лексика. К. И. Ковалева отмечает, что мнения пе-реводчиков в вопросе передачи безэквивалентной лексики зачастую расходятся: одни предпочитают переводить, другие - транскрибировать, т.е. объяснять реалию или игнорировать ее. Отметим, что слова и выра-жения, показывающие национальную окраску и выражающие нацио-нально-специфические реалии, упомянутые ранее, также считаются без- эквивалентной лексикой и в языке оригинала переданы через прием транслитерации для сохранения колорита и передачи исторически точ-ных понятий. М. Хиндус в своем произведении часто использует пери-фрастический прием. Автор вводит в рассказ устаревшее слово holish (голыш), которое употребляется в переносном смысле и означает нище¬го человека. В белорусско-/русскоязычной среде лексема имеет скорее негативную окраску и чаще используется людьми старшего поколения как разговорное клише. В английском языке не существует равнознач¬ного эквивалента для передачи такого «подтекста» слова, поэтому автор сохраняет его форму, но при этом использует контекст как дефиницию, чтобы иностранный читатель мог догадаться о значении лексемы: «In the old days if you called a man holish even if he was that he would smart with rage and want to spit into your face. It was such an insult to be called holish. Nowadays call a man holish, and even if he is well-to-do, he will be so flattered that he’ll remove his hat, bow and thank you for the compliment. It is such an honor to be a holish» [5, с. 146].
Стиль. Еще одной трудностью перевода может стать адекватная пе-редача стилистики автора. В жанровом отношении «Красный хлеб» представляет собой смесь репортажа и путевой прозы, статистики и со-циологии; однако данный эффект во многом достигается употреблением большого количества социально-исторических терминов, обозначений достижений науки и бытовых реалий, ведь книга ориентирована на за-падного читателя, не знакомого с особенностями жизни крестьян во времена перестройки. При переводе с языка оригинала на родной язык, необходимость пояснять слова, отображающие национальный быт и колорит, отпадает, следовательно, теряется некая интрига самого произ-ведения, его новизна, экзотичность. Для русскоязычного читателя, зна-комого с белорусской культурой, произведение превращается, скорее, в мемуары и не несет исторической ценности. Перифрастический прием сосредотачивает внимание читателя на том или ином термине, что в переводе может звучать несколько затянуто и не всегда актуально для русскоязычного адресата. Именно поэтому мы говорим о возможной частичной «потере» стиля.
Адекватная и понятная иностранному читателю передача историче-ских реалий является достаточно трудной задачей; переводческая дея-тельность усложняется, если мы говорим об эмигрантской литературе, написанной на неродном языке автора. Такой вид прозы требует приме-нения особых переводческих стратегий.
Библиографические ссылки
1. Зиник З. Е. Существует ли эмигрантская литература? Зиновий Зиник о фено¬мене литературной эмиграции [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/km/2006/1/zz15.html (дата обращения: 10.10.2018).
2. Кабанова И. В. Место Мориса Хиндуса в Американских репортажах из совет¬ской России 1920-1930-х гг. // Литература двух Америк, 2017. №3. С. 44-54.
3. Рубинс М. Ирэн Немировски. Стратегии перевода [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.peoples.ru/state/teacher/maria_rubens/ (дата обраще¬ния: 08.10.2018).
4. Федоров А. В. Основы общей теории перевода (лингвистические проблемы). М. : Издательский Дом «Филология Три», 2002. 416 с.
5. Hindus M. Red Bread. Collectivization in a Russian Village / M. Hindus. Indiana University Press, 1988. 372 p.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Маурис про Слуцк
Olga Genna, [04.02.2025 22:23]
Слуцк после разрушения
(увидено собственными глазами)
Морис Хиндус, Нью-Йорк
Автор этой статьи Морис Хиндус — известный писатель и журналист. В 1944 году он был фактически первым американским евреем, которому разрешили в качестве корреспондента сопровождать Красную Армию, когда она вошла в Слуцк после отступления нацистов из города.
В то же время он опубликовал свои наблюдения и обзоры в серии статей в газете «The New York Herald Tribune».
Эта статья была написана г-ном Хиндусом специально для книги «Слуцк».
В середине ноября 1944 года я ехал на старом, сильно подержанном «Форде» из Минска в Слуцк. Несколько минских советских чиновников, знавших Слуцк, сопровождали меня в этой поездке. Мы ехали по безлюдным местам. По обеим сторонам дороги были отчетливо видны черные трубы, сломанные части, все, что осталось от некогда населенных городов и деревень.
Отступая, немцы сжигали и уничтожали все, что попадалось им на пути. Проходили часы, а Слуцка мы все еще не видели.
Те, кто был со мной, все время говорили, что мы скоро прибудем туда, мы не ошибемся. Слуцк был большим городом, и хотя дорожные знаки были уничтожены, они были уверены, что мы увидим знаки, разбросанные по обочинам дороги. Но мы не увидели Слуцк. Не зная этого, мы проехали его задолго до этого. Только когда мы спросили старую крестьянку, которая согнулась под тяжестью дров, как далеко мы от Слуцка, мы узнали, что находимся в десяти километрах от него.
Я упоминаю этот факт, потому что, проезжая мимо, мы не узнали город, ведь руины Слуцкера были самым ужасным, что я видел в охваченной войной России, а ведь я даже видел Сталинград!
Мы пошли в сторону мельницы Гутцайт. На всем пути к рынку я увидел только несколько зданий. Рынок, каким я его помню, который гудел торговлей осенью, теперь был буквально заброшен. Не было никаких признаков птиц, животных, свиней или сельскохозяйственных продуктов, которые были естественным явлением на рынке Слуцк! Не было никаких воспоминаний о фермерах с мешками и корзинами, полными яблок и груш, которыми славились Слуцк и близлежащие районы.
Я не могу описать шок, который я испытал, идя по широкой улице. Я не мог узнать самую красивую и любимую улицу города. Бульвар исчез. С кровожадностью и яростью немцы вырывали красивые деревья, и остались только изрубленные пни, заросшие дикой травой. Почти все дома, самые красивые в городе, были сломаны и разрушены. Лютеранская церковь с ее остроконечными башнями и старинными городскими часами, один из старейших, самых известных архитектурных памятников Слуцка, была потрескавшейся и вот-вот готова была развалиться. Некогда прекрасные места отдыха и релаксации в Слуцке, теперь представляли собой дикое, трагическое опустошение.
Улицу Копулье теперь нужно переименовать в «Улицу Бойни». По правде говоря, это уже не была улица, потому что все дома были разрушены до основания. На улице евреев согнали за стальные заборы и колючую проволоку, а затем убили. Никто не мог сказать мне, сколько евреев погибло от немецких пулеметов. Все, что я узнал, это то, что из населения в 20 000 человек, две трети из которых были евреями, немногие были спасены от бойни. Скрученная и ржавая колючая проволока, которую они еще не успели полностью исчезли, были молчаливыми свидетелями великого погрома.
Olga Genna, [04.02.2025 22:23]
Морис Хиндус выступает на собрании « Изкор » (в Нью-Йорке)
в память о святых мучениках Слуцких (февраль 1952 г.)
Сидят справа налево: Ха-Рав Цви Йехуда Мельцер, Биньомин Саймон, Мали Эпштейн, профессор Файвел Мельцер и доктор Авраам Л. Буни.
Немцы захватили Слуцк через три дня после начала войны. Несколько евреев бежали, как только услышали, как немецкие самолеты пролетают высоко над городом утром первого дня войны. Поскольку поезда, автомобили и другие транспортные средства были парализованы или мобилизованы Советской армией, единственным оставшимся способом спастись было идти пешком. Трое моих племянников: Рефоэль, Гершон и Шломо Гинделевич, собрали свои семьи и отправились пешком в глубь России. Гершон добрался до деревни на Волге и поселился там. Рефоэль и Шломо, члены колхоза Слуцк , добрались до деревни в Кастромской губернии и присоединились к местному колхозу . Их бегство спасло их от неминуемой смерти. По информации от советских партийных чиновников, не более сотни еврейских семей покинули город и пошли пешком, и добрались до убежища в глубине страны. Кто они и где поселились, никто не мог мне сказать. Остальные евреи остались в Слуцке. Они не могли себе представить и поверить, что немцы могут быть такими злыми и кровожадными, как им рассказывали. Они не могли себе представить, что немцы будут безжалостно убивать стариков, женщин и маленьких детей. Это была самая трагическая ошибка, которую совершили наши братья не только в России, но и во всей Белоруссии. Кроме того, немцы не продемонстрировали никаких открытых признаков ненависти, когда захватили город. Они попросили еврейскую общину выбрать должностных лиц, которые будут представлять их перед немецким комендантом. На эту должность был избран адвокат Цифцин.
В течение нескольких недель считалось, что он добился успеха у своих новых хозяев из Слуцка. Но когда началось давление, он не раз протестовал. Однажды немцы созвали массовое собрание с евреями, по-видимому, чтобы дать им возможность открыто высказать свои жалобы. Цифцин был первым оратором. Он не успел даже сказать несколько слов, как немецкий офицер вытащил пистолет и выстрелил в него. Он стал первой еврейской жертвой. Еврейская община была в ужасе. Впервые они увидели и почувствовали, что дьявол был еще чернее, чем они его изобразили. Они чувствовали себя беспомощными, как в тюрьме. Лишь немногим удалось бежать.
Женщина по фамилии Мишелов рисковала своей жизнью и бежала из города с двумя детьми с помощью фальшивого паспорта. Ее светлые волосы и голубые глаза помогли ей избежать нацистских рук. Старшим людям – братьям Наймарк – также удалось успешно добраться до русских постов. Еще нескольким повезло сбежать, но никто не смог назвать мне их имен.
Слуцк был окружен сильной партизанской армией, и немцы так боялись партизан, что редко осмеливались отходить далеко от главных дорог. Я посетил деревни вокруг Слуцка и убедился, что немцы даже не трогали крестьянских гусей. Немцы не трогали деревни, которые лежали далеко от дорог. Они не рисковали идти и хватать гусей, которые были для них действительно любимой едой.
Несколько молодых евреев в Слуцке смогли присоединиться к партизанам. Почему еврейская молодежь не оторвалась и не присоединилась к партизанам? Было бы разумно думать, что с партизанами они будут в большей безопасности за свои жизни, если только их не убьют или не расстреляют партизаны-антисемиты. Но, по утверждениям тех, кто остался, было много смертей от рук партизан-антисемитов.
Olga Genna, [04.02.2025 22:23]
Как мне рассказал мэр Слуцка, который был главным командиром партизанских гарнизонов, евреи под его командованием редко страдали от антисемитизма. Он строго расправлялся с этими антисемитами. Кроме того, еврейские партизаны были вооружены так же, как и нееврейские партизаны, и могли хорошо защитить себя от нападений. Фактом является то, что не только в Слуцке, но и во всей Белоруссии сравнительно мало евреев присоединилось к партизанам. Мейер Хендлер, коллега-корреспондент United Press в Москве, проезжал через Пинск в то же время, что и я в Слуцке. Когда он вернулся, мы обменялись впечатлениями. Он привез из Пинска ту же трагическую историю, что и я из Минска, Слуцка, Погоста и других общин Белоруссии. Лишь немногие евреи связали свою судьбу с партизанами. Почему, в самом деле?
Я встретил плотника по фамилии Попов. Он рассказал мне, что однажды вечером во время оккупации жена еврейского парикмахера по фамилии Мельник вбежала к нему в дом и умоляла спасти ее детей. Попов проводил ее до ее дома и забрал ее троих детей к себе домой. Он держал их у себя неделю. Когда ему стало опасно держать их дольше, пришла мать и сказала, что заберет их обратно к себе. Попов умолял ее бежать с детьми к партизанам. Он был одним из их «секретных» агентов в Слуцке и предложил ей помочь найти способ добраться до партизан. Мать ответила: «Если бы я была одна, — сказала она, — то я бы попробовала это сделать. Но с детьми я не смогу этого сделать, а без них я не пойду».
Несмотря на доводы и мольбы Попова, она отказалась. И вскоре после этого она и ее дети были убиты.
Было много других случаев, когда матери, отцы, сыновья и дочери могли бы спастись, присоединившись к партизанам, но они не хотели расставаться. Так матери и отцы оставались со своими детьми, сыновья и дочери со своими родителями. Немецкий террор создал сильную приверженность и крепко связал семьи вместе.
Если вы не можете жить вместе, лучше умереть вместе.
Все они закончили свою жизнь за колючей проволокой улицы Копульер.
Дополнения
В личной беседе с г-ном Хиндусом, после получения от него предыдущей статьи, я попросил его вспомнить, видел ли он какие-либо реликвии многочисленных синагог Шлуцкера и, в частности, Большой синагоги, известной как «Кальте Шул», которая стояла в центре двора синагоги и была известна как древняя достопримечательность всей Белоруссии, вокруг которой ходило много легенд, а также о еврейском кладбище на Зарецер Гассе, где нашли свое упокоение некоторые из всемирно известных еврейских святых и ученых.
Г-н Хиндус ответил, что он видел кладбище и его ограду в состоянии крайней запущенности и опустошения, но не полностью разрушенными. Что касается синагог, он не помнит, чтобы видел или слышал что-либо о них за тот единственный день, что он там провел, что действительно спровоцировало самого г-на Хиндуса во время написания этой статьи.
В более позднем разговоре с г-жой Рэйчел Пикольц, уроженкой Слуцка, которая была там во время нацистской оккупации Слуцка с июня 1941 года по июль 1942 года, когда ей удалось покинуть город и присоединиться к партизанам, вопрос синагоги был для меня полностью прояснен. Г-жа Пикольц сказала мне, что все синагоги Слуцка давно заняты советским правительством для мирских целей, а «Калте Шул» используется как пекарня с середины двадцатых годов, до такой степени, что молодое поколение полностью забыло идентифицировать эти здания как молитвенные дома. Более того, в июне 1941 года, когда нацистские самолеты бомбили город Слуцк, синагоги были одними из первых зданий, которые были разрушены. Поэтому, когда г-н Морис Хиндус посетил Слуцк после того, как русские снова заняли его, он действительно не мог видеть никаких следов синагоги или слышать о них что-либо.
Раввин Ниссан Ваксман
Olga Genna, [04.02.2025 22:23]
Слуцк после разрушения
(увидено собственными глазами)
Морис Хиндус, Нью-Йорк
Автор этой статьи Морис Хиндус — известный писатель и журналист. В 1944 году он был фактически первым американским евреем, которому разрешили в качестве корреспондента сопровождать Красную Армию, когда она вошла в Слуцк после отступления нацистов из города.
В то же время он опубликовал свои наблюдения и обзоры в серии статей в газете «The New York Herald Tribune».
Эта статья была написана г-ном Хиндусом специально для книги «Слуцк».
В середине ноября 1944 года я ехал на старом, сильно подержанном «Форде» из Минска в Слуцк. Несколько минских советских чиновников, знавших Слуцк, сопровождали меня в этой поездке. Мы ехали по безлюдным местам. По обеим сторонам дороги были отчетливо видны черные трубы, сломанные части, все, что осталось от некогда населенных городов и деревень.
Отступая, немцы сжигали и уничтожали все, что попадалось им на пути. Проходили часы, а Слуцка мы все еще не видели.
Те, кто был со мной, все время говорили, что мы скоро прибудем туда, мы не ошибемся. Слуцк был большим городом, и хотя дорожные знаки были уничтожены, они были уверены, что мы увидим знаки, разбросанные по обочинам дороги. Но мы не увидели Слуцк. Не зная этого, мы проехали его задолго до этого. Только когда мы спросили старую крестьянку, которая согнулась под тяжестью дров, как далеко мы от Слуцка, мы узнали, что находимся в десяти километрах от него.
Я упоминаю этот факт, потому что, проезжая мимо, мы не узнали город, ведь руины Слуцкера были самым ужасным, что я видел в охваченной войной России, а ведь я даже видел Сталинград!
Мы пошли в сторону мельницы Гутцайт. На всем пути к рынку я увидел только несколько зданий. Рынок, каким я его помню, который гудел торговлей осенью, теперь был буквально заброшен. Не было никаких признаков птиц, животных, свиней или сельскохозяйственных продуктов, которые были естественным явлением на рынке Слуцк! Не было никаких воспоминаний о фермерах с мешками и корзинами, полными яблок и груш, которыми славились Слуцк и близлежащие районы.
Я не могу описать шок, который я испытал, идя по широкой улице. Я не мог узнать самую красивую и любимую улицу города. Бульвар исчез. С кровожадностью и яростью немцы вырывали красивые деревья, и остались только изрубленные пни, заросшие дикой травой. Почти все дома, самые красивые в городе, были сломаны и разрушены. Лютеранская церковь с ее остроконечными башнями и старинными городскими часами, один из старейших, самых известных архитектурных памятников Слуцка, была потрескавшейся и вот-вот готова была развалиться. Некогда прекрасные места отдыха и релаксации в Слуцке, теперь представляли собой дикое, трагическое опустошение.
Улицу Копулье теперь нужно переименовать в «Улицу Бойни». По правде говоря, это уже не была улица, потому что все дома были разрушены до основания. На улице евреев согнали за стальные заборы и колючую проволоку, а затем убили. Никто не мог сказать мне, сколько евреев погибло от немецких пулеметов. Все, что я узнал, это то, что из населения в 20 000 человек, две трети из которых были евреями, немногие были спасены от бойни. Скрученная и ржавая колючая проволока, которую они еще не успели полностью исчезли, были молчаливыми свидетелями великого погрома.
Olga Genna, [04.02.2025 22:23]
Морис Хиндус выступает на собрании « Изкор » (в Нью-Йорке)
в память о святых мучениках Слуцких (февраль 1952 г.)
Сидят справа налево: Ха-Рав Цви Йехуда Мельцер, Биньомин Саймон, Мали Эпштейн, профессор Файвел Мельцер и доктор Авраам Л. Буни.
Немцы захватили Слуцк через три дня после начала войны. Несколько евреев бежали, как только услышали, как немецкие самолеты пролетают высоко над городом утром первого дня войны. Поскольку поезда, автомобили и другие транспортные средства были парализованы или мобилизованы Советской армией, единственным оставшимся способом спастись было идти пешком. Трое моих племянников: Рефоэль, Гершон и Шломо Гинделевич, собрали свои семьи и отправились пешком в глубь России. Гершон добрался до деревни на Волге и поселился там. Рефоэль и Шломо, члены колхоза Слуцк , добрались до деревни в Кастромской губернии и присоединились к местному колхозу . Их бегство спасло их от неминуемой смерти. По информации от советских партийных чиновников, не более сотни еврейских семей покинули город и пошли пешком, и добрались до убежища в глубине страны. Кто они и где поселились, никто не мог мне сказать. Остальные евреи остались в Слуцке. Они не могли себе представить и поверить, что немцы могут быть такими злыми и кровожадными, как им рассказывали. Они не могли себе представить, что немцы будут безжалостно убивать стариков, женщин и маленьких детей. Это была самая трагическая ошибка, которую совершили наши братья не только в России, но и во всей Белоруссии. Кроме того, немцы не продемонстрировали никаких открытых признаков ненависти, когда захватили город. Они попросили еврейскую общину выбрать должностных лиц, которые будут представлять их перед немецким комендантом. На эту должность был избран адвокат Цифцин.
В течение нескольких недель считалось, что он добился успеха у своих новых хозяев из Слуцка. Но когда началось давление, он не раз протестовал. Однажды немцы созвали массовое собрание с евреями, по-видимому, чтобы дать им возможность открыто высказать свои жалобы. Цифцин был первым оратором. Он не успел даже сказать несколько слов, как немецкий офицер вытащил пистолет и выстрелил в него. Он стал первой еврейской жертвой. Еврейская община была в ужасе. Впервые они увидели и почувствовали, что дьявол был еще чернее, чем они его изобразили. Они чувствовали себя беспомощными, как в тюрьме. Лишь немногим удалось бежать.
Женщина по фамилии Мишелов рисковала своей жизнью и бежала из города с двумя детьми с помощью фальшивого паспорта. Ее светлые волосы и голубые глаза помогли ей избежать нацистских рук. Старшим людям – братьям Наймарк – также удалось успешно добраться до русских постов. Еще нескольким повезло сбежать, но никто не смог назвать мне их имен.
Слуцк был окружен сильной партизанской армией, и немцы так боялись партизан, что редко осмеливались отходить далеко от главных дорог. Я посетил деревни вокруг Слуцка и убедился, что немцы даже не трогали крестьянских гусей. Немцы не трогали деревни, которые лежали далеко от дорог. Они не рисковали идти и хватать гусей, которые были для них действительно любимой едой.
Несколько молодых евреев в Слуцке смогли присоединиться к партизанам. Почему еврейская молодежь не оторвалась и не присоединилась к партизанам? Было бы разумно думать, что с партизанами они будут в большей безопасности за свои жизни, если только их не убьют или не расстреляют партизаны-антисемиты. Но, по утверждениям тех, кто остался, было много смертей от рук партизан-антисемитов.
Olga Genna, [04.02.2025 22:23]
Как мне рассказал мэр Слуцка, который был главным командиром партизанских гарнизонов, евреи под его командованием редко страдали от антисемитизма. Он строго расправлялся с этими антисемитами. Кроме того, еврейские партизаны были вооружены так же, как и нееврейские партизаны, и могли хорошо защитить себя от нападений. Фактом является то, что не только в Слуцке, но и во всей Белоруссии сравнительно мало евреев присоединилось к партизанам. Мейер Хендлер, коллега-корреспондент United Press в Москве, проезжал через Пинск в то же время, что и я в Слуцке. Когда он вернулся, мы обменялись впечатлениями. Он привез из Пинска ту же трагическую историю, что и я из Минска, Слуцка, Погоста и других общин Белоруссии. Лишь немногие евреи связали свою судьбу с партизанами. Почему, в самом деле?
Я встретил плотника по фамилии Попов. Он рассказал мне, что однажды вечером во время оккупации жена еврейского парикмахера по фамилии Мельник вбежала к нему в дом и умоляла спасти ее детей. Попов проводил ее до ее дома и забрал ее троих детей к себе домой. Он держал их у себя неделю. Когда ему стало опасно держать их дольше, пришла мать и сказала, что заберет их обратно к себе. Попов умолял ее бежать с детьми к партизанам. Он был одним из их «секретных» агентов в Слуцке и предложил ей помочь найти способ добраться до партизан. Мать ответила: «Если бы я была одна, — сказала она, — то я бы попробовала это сделать. Но с детьми я не смогу этого сделать, а без них я не пойду».
Несмотря на доводы и мольбы Попова, она отказалась. И вскоре после этого она и ее дети были убиты.
Было много других случаев, когда матери, отцы, сыновья и дочери могли бы спастись, присоединившись к партизанам, но они не хотели расставаться. Так матери и отцы оставались со своими детьми, сыновья и дочери со своими родителями. Немецкий террор создал сильную приверженность и крепко связал семьи вместе.
Если вы не можете жить вместе, лучше умереть вместе.
Все они закончили свою жизнь за колючей проволокой улицы Копульер.
Дополнения
В личной беседе с г-ном Хиндусом, после получения от него предыдущей статьи, я попросил его вспомнить, видел ли он какие-либо реликвии многочисленных синагог Шлуцкера и, в частности, Большой синагоги, известной как «Кальте Шул», которая стояла в центре двора синагоги и была известна как древняя достопримечательность всей Белоруссии, вокруг которой ходило много легенд, а также о еврейском кладбище на Зарецер Гассе, где нашли свое упокоение некоторые из всемирно известных еврейских святых и ученых.
Г-н Хиндус ответил, что он видел кладбище и его ограду в состоянии крайней запущенности и опустошения, но не полностью разрушенными. Что касается синагог, он не помнит, чтобы видел или слышал что-либо о них за тот единственный день, что он там провел, что действительно спровоцировало самого г-на Хиндуса во время написания этой статьи.
В более позднем разговоре с г-жой Рэйчел Пикольц, уроженкой Слуцка, которая была там во время нацистской оккупации Слуцка с июня 1941 года по июль 1942 года, когда ей удалось покинуть город и присоединиться к партизанам, вопрос синагоги был для меня полностью прояснен. Г-жа Пикольц сказала мне, что все синагоги Слуцка давно заняты советским правительством для мирских целей, а «Калте Шул» используется как пекарня с середины двадцатых годов, до такой степени, что молодое поколение полностью забыло идентифицировать эти здания как молитвенные дома. Более того, в июне 1941 года, когда нацистские самолеты бомбили город Слуцк, синагоги были одними из первых зданий, которые были разрушены. Поэтому, когда г-н Морис Хиндус посетил Слуцк после того, как русские снова заняли его, он действительно не мог видеть никаких следов синагоги или слышать о них что-либо.
Раввин Ниссан Ваксман
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Американец в Норильске
Материал для этой книги собирался около семи лет. В какой–то момент у автора возникло совершенно четкое осознание того, что все собранное надо выложить на бумагу.
– Например, здесь есть повествование о том, как в 1943 году в Норильске якобы побывал американский журналист Морис Гиндус, а точнее — Хиндус, — рассказывает Михаил Важнов. — Об этом множество раз писали, но я, ссылаясь на эти и иные публикации, провожу свои изыскания.
Суть истории в том, что во время войны, осенью 1944–го, в штатовской газете «Нью–Йорк геральд трибюн» появились заметки о Норильске. Номер газеты из Вашингтона сюда прислал обогатитель–исследователь, начальник Норильской лаборатории обогащения Семен Бочарников. Об этих публикациях почти сразу узнали вольнонаемные. Статья тогда наделала много шума, хотя, говорят, была весьма политкорректной. Там писали о норильской ТЭЦ, наших заводах–великанах, о норильских театре, техникуме, футбольном стадионе.
– Как появились эти материалы, и был ли на самом деле американец в Норильске, до сих пор не ясно, — продолжает свой эмоциональный рассказ Михаил Важнов. — Известно, что Завенягин требовал выяснить это через московскую контору. «Доложите, как он тут оказался? — настаивал Завенягин. — Закрытый город, закрытый комбинат, и вдруг американский корреспондент расписывает, что тут происходит»...
Действительно, как это могло быть? В 1943 году попасть сюда? И чтобы просто так водили по предприятиям комбината? Важнов методично искал ответ на этот вопрос, копаясь в архивах Министерства иностранных дел, в библиотеке иностранной литературы, в знаменитой «Ленинке» и так далее. Поднял он и публикации, и книги самого Мориса, а также записи бесед, которые велись с журналистом в советском Министерстве иностранных дел.
– Я нашел его впечатления о войне, участии советских людей в тылу, о том, что он вообще думает о советских гражданах и победах Красной армии, об итогах войны, и его прогнозы о том, как сложатся отношения с СССР после нее.
Но оставался вопрос: был ли он в Норильске?
Кстати, в исходных данных после статьи значилось: «Морис Хиндус из Норильска по телефону (!)». У меня есть две версии того, как это могло случиться, какая из них верная — не знаю.
Во–первых, я обнаружил свидетельства его дружбы с начальником военного отдела «Красной звезды». Вполне вероятно, что именно с ним на военном самолете, который возил никель из Норильска, Морис прилетал в наш город буквально на один день — туда и обратно, безо всяких разрешений. Вторая версия — в Норильске был не американец, а дама, которая сотрудничала с Хиндусом, — наша гражданка, работавшая от Министерства иностранных дел и связанная с НКВД. Она могла не раскрывать свои данные, передала ему материалы, а он опубликовал их под собственной подписью.
Обе версии достойны того, чтобы быть истиной. Но в конце этой главы — многоточие. Так что вопрос до сих пор остается открытым.
«Вместе с искателями разных поколений — от «Норильской проблемы» до оптимистического «Продолжение следует...», относящимся к будущему отрасли, мы проходим почти вековой дорогой геологических открытий Норильска. Автор книги, будучи профессиональным геологом, сумел под одной обложкой собрать множество «геологических коллизий», тем самым превратив книгу в захватывающую череду побед и разочарований, ошибок и счастливых предвидений — тем, из чего, собственно, и состоит жизнь и работа этих людей. И совершенно справедливо поставил синтаксический знак равенства между историей Норильска и его необычной геологической судьбой».
Виктор Маскин о книге
Важнова «НОРИЛЬСК–ГЕОЛОГИЯ»,
«Заполярная правда» от 16 февраля 2011 года
Материал для этой книги собирался около семи лет. В какой–то момент у автора возникло совершенно четкое осознание того, что все собранное надо выложить на бумагу.
– Например, здесь есть повествование о том, как в 1943 году в Норильске якобы побывал американский журналист Морис Гиндус, а точнее — Хиндус, — рассказывает Михаил Важнов. — Об этом множество раз писали, но я, ссылаясь на эти и иные публикации, провожу свои изыскания.
Суть истории в том, что во время войны, осенью 1944–го, в штатовской газете «Нью–Йорк геральд трибюн» появились заметки о Норильске. Номер газеты из Вашингтона сюда прислал обогатитель–исследователь, начальник Норильской лаборатории обогащения Семен Бочарников. Об этих публикациях почти сразу узнали вольнонаемные. Статья тогда наделала много шума, хотя, говорят, была весьма политкорректной. Там писали о норильской ТЭЦ, наших заводах–великанах, о норильских театре, техникуме, футбольном стадионе.
– Как появились эти материалы, и был ли на самом деле американец в Норильске, до сих пор не ясно, — продолжает свой эмоциональный рассказ Михаил Важнов. — Известно, что Завенягин требовал выяснить это через московскую контору. «Доложите, как он тут оказался? — настаивал Завенягин. — Закрытый город, закрытый комбинат, и вдруг американский корреспондент расписывает, что тут происходит»...
Действительно, как это могло быть? В 1943 году попасть сюда? И чтобы просто так водили по предприятиям комбината? Важнов методично искал ответ на этот вопрос, копаясь в архивах Министерства иностранных дел, в библиотеке иностранной литературы, в знаменитой «Ленинке» и так далее. Поднял он и публикации, и книги самого Мориса, а также записи бесед, которые велись с журналистом в советском Министерстве иностранных дел.
– Я нашел его впечатления о войне, участии советских людей в тылу, о том, что он вообще думает о советских гражданах и победах Красной армии, об итогах войны, и его прогнозы о том, как сложатся отношения с СССР после нее.
Но оставался вопрос: был ли он в Норильске?
Кстати, в исходных данных после статьи значилось: «Морис Хиндус из Норильска по телефону (!)». У меня есть две версии того, как это могло случиться, какая из них верная — не знаю.
Во–первых, я обнаружил свидетельства его дружбы с начальником военного отдела «Красной звезды». Вполне вероятно, что именно с ним на военном самолете, который возил никель из Норильска, Морис прилетал в наш город буквально на один день — туда и обратно, безо всяких разрешений. Вторая версия — в Норильске был не американец, а дама, которая сотрудничала с Хиндусом, — наша гражданка, работавшая от Министерства иностранных дел и связанная с НКВД. Она могла не раскрывать свои данные, передала ему материалы, а он опубликовал их под собственной подписью.
Обе версии достойны того, чтобы быть истиной. Но в конце этой главы — многоточие. Так что вопрос до сих пор остается открытым.
«Вместе с искателями разных поколений — от «Норильской проблемы» до оптимистического «Продолжение следует...», относящимся к будущему отрасли, мы проходим почти вековой дорогой геологических открытий Норильска. Автор книги, будучи профессиональным геологом, сумел под одной обложкой собрать множество «геологических коллизий», тем самым превратив книгу в захватывающую череду побед и разочарований, ошибок и счастливых предвидений — тем, из чего, собственно, и состоит жизнь и работа этих людей. И совершенно справедливо поставил синтаксический знак равенства между историей Норильска и его необычной геологической судьбой».
Виктор Маскин о книге
Важнова «НОРИЛЬСК–ГЕОЛОГИЯ»,
«Заполярная правда» от 16 февраля 2011 года
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
13 ребенок Янкеля - дочь Моне или Мейше 1892-1900
14 ребенок Макс (Маркс) 1892-1965
Дети Шарлотта 1920гр, Бернис 1922, Телма Тоби 1905-2005
14 ребенок Макс (Маркс) 1892-1965
Дети Шарлотта 1920гр, Бернис 1922, Телма Тоби 1905-2005
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
15 ребенок - Эттель 1898-1980 Гельфанд. Сын 1920гр и Якоб
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
16 ребенок Янкеля -Анна Салипски 3 детей , 2 сыновей и 1 дочь
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
с 17 ребенком не могу разобраться. у меня значиться Мария - но это скорее всего Минни, Хаим 1884гр или кто то, кто умер в 1904году. ВОзможно это и был Хаим
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Вот списки в которых Сара появляется с кем то еще
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
часть 2
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
На фамилио я выложила свое дерево)
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
4 сын гирша Зеликовича - Исаак
У него как минимум 5 детей:
Шевель 28 мая 1894гр
Михаил 1896гр
Хаим
Абраам
Ицка мовша
У него как минимум 5 детей:
Шевель 28 мая 1894гр
Михаил 1896гр
Хаим
Абраам
Ицка мовша
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Шевель Исаакович Генделевич. 28 05 1894гр. Родился в Полоцке. Инжинер. Супруга Берта 07 06 1896гр . Осужденный в г. Рига в 1941 году. Дети Пауль и Ицко Мовша
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Паспорт Берты
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Пауль Шевелев 22 04 1928 Рига Латвия
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск