ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Модератор: oztech
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
После эвакуации из блокадного Ленинграда Эля Рафаиловна попала служить в сапёрный батальон польской армии, формировавшейся на территории Советского Союза. После завершения войны самой заветной мечтой для юной Эли было продолжить обучение, чем она и занялась. Закончила Второй Ленинградский медицинский институт по специальности врач-эпидемиолог, трудилась в послевоенной советской Эстонии. Награждена орденом Отечественной войны II степени, медалями «За оборону Ленинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», польской медалью «Zasłużonym na Polu Chwały» 3-й степени
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Эля Генделевич родилась в Слуцке, Беларусь. Накануне войны она поехала в Санкт-Петербург изучать медицину. Здесь она рассказывает о начале войны и своей работе работницей скорой помощи.
— Сегодня 20 октября 2007 года. Мы находимся в городе Таллинне, встречаемся с ветераном Великой Отечественной войны. Назовитесь, пожалуйста, расскажите о своем детстве, своей семье, как для вас началась война, как вы оказались в армии и как провели военные годы. Пожалуйста, продолжайте.
Меня зовут Эля Рафаиловна Генделевич. Я родился в городе Слуцк, Беларусь. Я закончил десятый класс и в 1940 году поехал в Ленинград [Санкт-Петербург] изучать медицину. Я был в Ленинграде, когда началась война: в воскресенье, прекрасным весенним днем, в 12 часов мы услышали, что началась война. Все перевернулось, солнце потемнело, и трудно было понять, что происходит. Естественно, мы, молодые, сразу подумали, что нам нужно защищать свою Родину. И действительно, нас сразу отправили, вернее мы договорились идти под Лугу рыть окопы, чтобы немецкие танки не могли пройти. Они уже приближались к Ленинграду. Но мы там не задерживались; нам пришлось вернуться в Ленинград. Мы с другом начали работать в службе скорой помощи. Наша задача заключалась в том, чтобы выехать на места бомбежек, оказать раненым первую помощь и доставить их в госпиталь. Это было ужасное время. Я научился не обращать внимания на обстрелы и бомбежки. Мы чувствовали, что должны это сделать. Честно говоря, страха тогда не было.
С июля 1941 года по апрель 1942 года мне пришлось работать в самые тяжелые времена, когда не было еды, не было ничего. Нас накормили обедом, мы покатались и оказали помощь. Помню, когда я впервые пришел в отделение неотложной помощи в июле, меня прикрепил к пожилому медсестре. Я помню, что у него были седые усы. Это был высокий, сильный мужчина. Он взглянул на меня, тонкое, крошечное существо, и спросил: «Как она собирается помочь мне донести носилки на второй этаж?» Но жизнь сложилась так, что мы, малыши, только и делали, что грузили, помогали и полагались на других. Так было в Ленинграде. Это было ужасное время. У нас развилась цинга. Весь наш организм был ну совсем исхудал.
В апреле 1942 года студентов-медиков привезли в Пятигорск. Дорога туда заняла у нас почти месяц, и в начале мая мы прибыли в Пятигорск. Конечно, никакой учебы не было. Мы начали работать в больнице. Поскольку у меня не было медицинского диплома, я могла быть только помощницей медсестры. Меня отправили на сенокос с группой легкораненых под Ессентуки. Это был уже август 1942 года. Вдруг прибежал мужчина и сказал: «Немцы уже в Ессентуках. Они приближаются к Пятигорску». Мы все бросились в Ессентуки, и нам сказали, что поездов до Пятигорска нет. Тем не менее, последний поезд привез нас в Пятигорск. Когда мы приехали, все тюрьмы были пусты, а нашу больницу уже эвакуировали. "Я не знала, куда идти. Немцы приближались, но, к счастью, я встретила свою подругу, которая была в народном ополчении. Она была старше меня, и она пришла ко мне. Это меня спасло. Она взяла я с ней в народное ополчение.В ополчении мы готовили коктейли Молотова.Но немцы уже приехали, и вместе с военным училищем мы покинули Пятигорск.И так началось наше отступление.Это было тяжелое время. Неорганизованная военная части отступали, и мы следовали за ними через Северный Кавказ, через Нальчик, Ингушетию. Оказались в Дагестане. Там мы с другом решили пойти добровольцами в армию. Нас приняли и отправили в резервную бригаду под Тбилиси. В этой бригаде формировались походные роты для отправки на фронт. Конечно, нам хотелось быстрее попасть на фронт. Мы были озабочены этой идеей. Но мы задержались. В это время под Ростовом-на-Дону шли бои, и нашу часть отправили в Моздок, ближе к Ростову-на-Дону. На этом наши пути с другом разошлись.
Меня отправили работать в штрафной батальон. Не как пехотинец, а как санитарный работник, санитарный инструктор. Нас было много. И вот, мне пришлось сопровождать марширующую роту в сторону Ростова-на-Дону. Я тогда еще не очень понимал, что такое штрафной батальон и в каких условиях будут воевать. Но я заболел малярией на Кавказе. Это страшная болезнь, которая длилась почти полтора года. Периодически — каждые три дня — у меня бывали приступы 40-градусной температуры и озноба. Когда мы приехали на станцию Лихая под Ростовом, у меня случился приступ болезни. И они пошли на фронт без меня. Меня отправили обратно в запасную часть. Во второй раз я наконец попросился в походную роту и снова заболел. И снова меня отстранили. Это была определенная удача – не оказаться в этом аду. Через некоторое время, в 1943 году, многих отправили в подмосковный женский полк.
– В 1943 году под Москвой?
В 1943 году под Калинином, в город Кемри. Оттуда на фронт также отправлялись марширующие роты девушек. Это был женский полк. В марте тридцать медсестер отправили куда-то на юг. Мы не знали, куда нас отправляют. Оказывается, нас отправили в 1-ю польскую армию. Сначала нас определили в инженерный батальон. Я был в инженерном батальоне до июня. Саперные батальоны построили переправы. Там было сложно, потому что переправы постоянно бомбили и было много раненых. Мы оказали первую помощь и доставили раненых в больницу. В июне нас посетил главнокомандующий Берлинг. Он хотел всех женщин-санинструкторов отправить в женский батальон. Но так как мы были из России, нас отправили в полевой госпиталь, где я проработал до конца войны. Наш полевой госпиталь располагался недалеко от линии фронта. Было много раненых. Особенно мне запомнилась работа нашей больницы под Быдгощю. Тогда бои шли под Кенигсбергом [Калининградом]. Это было ужасное время. Мы работали день и ночь в течение недели. Раненые прибыли из российской армии, из польской армии. Так продолжалось до апреля 1945 года. В апреле мы стояли под Варшавой на Висле. В боях наступило короткое затишье. 12 января польская часть и наш польский госпиталь переправились через Вислу, и мы поехали дальше через разрушенную Варшаву. Наш госпиталь продолжал работать до конца мая 1945 года, а в мае я закончил войну под Берлином. Помню, 8 мая мы так обрадовались окончанию войны, что подбросили сапоги в воздух. Это было потрясающе! Вот так закончилась моя война. К счастью, обошлось без травм и смертей, хотя возможностей было предостаточно.
После войны я стремился продолжить учебу. Нас не демобилизовали из Войска Польского, а отправили на демобилизацию в Ленинград. Поскольку я поступал в университет, нас демобилизовали, и я продолжил обучение. После окончания учебы в 1949 году меня направили работать в Эстонию на Эстонскую железную дорогу, где я проработал эпидемиологом до выхода на пенсию. Я вышел на пенсию в начале 90-х, когда нашу службу расформировали.
— Вы упомянули женский батальон, женский полк. Что это? Это батальон медсестер или были стрелковые части?
В подмосковный женский полк направляли женщин из разных частей. Это было что-то вроде резервного полка. Раненых отправляли туда, а затем распределяли по разным частям. Там были не только женщины-медики. Там были женщины из всех родов войск, включая санинструкторов. Он был дислоцирован под Москвой. Я не была в женском полку Войска Польского, но там были связистки и другие.
– В основном это были молодые женщины или разного возраста?
В основном молодые люди: восемнадцати-девятнадцати лет, может быть и немного старше.
– Вам приходилось вывозить раненых с поля боя или вы работали в полевом госпитале?
Это был полевой госпиталь. В период службы в саперном батальоне мне приходилось оказывать первую помощь раненым у реки, где мы переправлялись, и доставлять их в нашу санчасть. Когда я работал в полевом госпитале, мы оказывали раненым хирургическую помощь.
— Вернёмся в зиму 1941 года, в начало 1942 года. Как работала больница? Не было еды, были ли медикаменты?
Это было в Ленинграде. Лекарств было мало, еды было мало. Люди погибли. Неслучайно там погибло более миллиона человек.
— А больница, где вы работали?
Я не работал в больнице, я работал в службе скорой помощи. В мои обязанности входило возить машину скорой помощи к тем местам, где были обстрелы, куда падали бомбы, оказывать помощь раненым, подбирать их и доставлять в больницу.
— Когда вы оказались в Войске Польском, в Советской Армии, как обстояло дело с медикаментами и перевязочными материалами?
Когда я лежал в больнице в Пятигорске, конечно, было сложно. Нам пришлось постирать, высушить и прогладить бинты. Это было тяжело, конечно.
— Много ли было случаев гангрены?
Да. Это то, что произошло. В Войско Польское, где я находился, привезли раненого с ампутацией ноги. Тогда я еще не очень понимал, что такое гангрена. Я помогал ему, возможно, в нарушение правил. Оказалось, что у него гангрена. Они не смогли спасти этого человека. Я не рассказал вам, сколько ампутаций сделали в больнице, как сложно было все это видеть. Мы помогали врачам делать всю эту хирургическую работу.
— Ампутации были в основном из-за травм или инфекций?
Травмы. Раненых привозили прямо с поля боя. Были переломы и ранения, потребовавшие ампутации. Но чаще всего мы пытались наложить жгуты и отправить их в эвакогоспиталь. Из полевого госпиталя их отправили в эвакогоспиталь. Там тех, у кого были более тяжелые ранения, тут же лечили, а тех, у кого были более легкие ранения, отправляли лечиться дальше.
— У полевого госпиталя были какие-то опознавательные знаки, чтобы избежать бомбардировок, или немцы их проигнорировали?
Конечно, мы работали в палатках, и, конечно, везде были таблички, что это больница. Но немцев это не волновало, и они, несмотря на это, разбомбили наши палатки. Но я работал в полевом госпитале, когда немцы уже отступали, так было проще.
— Какие дезинфицирующие средства использовались? Дезинфицировали ли вы свои палатки, переезжая с места на место?
Были какие-то средства, но я их не особо понимал. Но дезинфекция была обязательной. Была проведена как дезинфекция, так и стерилизация. Кстати, в нашем польском полевом госпитале работали два еврея: один был из Румынии, очень способный врач, владевший всякими новаторствами; другой был из Белостока. Наш главный хирург был из Ленинграда. Его фамилия была Березовский. И женщина по имени Новикова тоже из России. В 1-ю Польскую армию из России были направлены врачи и даже некоторые командиры. Мы не поняли, как мы попали в эту польскую армию, это показалось странным. Помню, мы приехали в Харьков [Харьков]. А поляки приехали нам навстречу на «Студебекерах». Мы не знали, что идем в польскую армию. Помню, я спросил: «Почему нас встречают не свои, а какие-то иностранцы?» Когда нас привезли в часть, мы поняли, куда идем и кто нас встречает. Я служил в Войске Польском с марта 1944 года до конца войны.
— В польской армии были не только советские медицинские работники, но и офицеры?
Какие-то офицеры, инженеры-химики. Поляки, жившие в России. Большинство составляли поляки. Надо сказать, что в польской больнице было на удивление много санитаров-евреев. Там есть фотография: четыре медсестры — четыре медсестры-еврейки в польской больнице. Один был из Варшавы, один из Львова [Львова] или Белостока, не помню, и мы двое из Ленинграда.
– Знали ли вы о существовании концентрационных лагерей до окончания войны? Не после, а до окончания войны?
Мы знали. Когда мы уже были в Польше в Войске Польском, мы даже побывали в Освенциме. Мы все это знали и видели, как люди возвращались из лагерей. Так случилось однажды уже после войны. Наш госпиталь перевели из Берлина — мы стояли под Берлином — в Тарнов. Это город недалеко от Кракова. Две женщины принесли раненого, возвращавшегося из лагерей. Они видели, что госпиталь польский, и не хотели оставлять с нами этого раненого. Почему? Потому что они боялись. Были такие бандеровцы [украинские националисты], которые убили всех военных и даже тех, кто вернулся из лагерей. Они не понимали, кто мы. Мы им это объяснили и оказали помощь раненому. Нам пришлось ампутировать ему руку. Он был инженером из Москвы. Он был военнопленным, провел некоторое время в лагере и возвращался в Москву. Он был огорчен тем, что его правую руку пришлось ампутировать. Помню, я дежурил той ночью. Его кровать стояла возле окна. Меня предупредили, что он может покончить жизнь самоубийством. Я не сомкнул глаз, наблюдая за ним: боялся, что он выпрыгнет в окно. На следующее утро он сказал: «Мне тебя жаль». Это то, что произошло. Невозможно рассказать все, что произошло, насколько трудной была наша работа. Было много крови, много страшных ран, люди умирали, и я был свидетелем всего этого. До войны я боялся проходить мимо места, где кто-то умер, а здесь мне приходилось нести мертвых в морг и делать все остальные дела.
— Какова была ситуация с кровью? Приходилось постоянно делать переливание крови.
Несмотря на мою неопытность, мне приходилось делать переливание крови.
— Крови было достаточно?
Да, было. Но я не знаю, насколько.
— Но когда это было необходимо. . .
Да.
— Это медицинский персонал пожертвовал?
Нет, я думаю, нет. Но крови у нас было достаточно.
— К вам в госпиталь приходили раненые немцы?
Ох! Это совсем другая история. Жил у нас однажды немецкий аристократ. Судя по всему, это был важный человек.
— Он был из армии?
Он был не в форме. Его курировало Министерство государственной безопасности. Его положили на носилки в нашей палатке. У нас там были носилки. И так получилось, что его положили рядом с раненым парнем-евреем. Это было ужасно. Пришлось этого офицера вывести в отдельную комнату и поставить под охрану, чтобы никто не причинил ему вреда.
— Армия наступала, остались раненые немцы. Что с ними случилось?
Мы оказали медицинскую помощь.
-Ты сделал?
Да. Однажды у нас был раненый немец. И в это время я получил письмо, что мою бабушку сожгли в синагоге. Пришлось этому немцу уколы делать и все такое. Вы представляете мое состояние? Но я должен был это сделать, предложить медицинскую помощь. Им предложили помощь и отправили дальше.
— Раненые немцы оставались в одной палатке рядом с советскими солдатами? Или они были изолированы?
Тот был изолирован. А второй был в обычной палатке, но это было всего два раза.
— Остальные раненые знали, что рядом немец?
Они знали, конечно. Было очень трудно.
— Когда появились антибиотики и пенициллин?
Уже в конце войны.
— Это были американские наркотики?
Я не знал, наши врачи знали. Нам давали задания, мы их выполняли. Помню, мне пришлось делать переливание крови. Палатки были полны, и мы работали в ночные смены. Знаете, я встретил одного военнослужащего Войска Польского в Ленинграде после войны. Я стоял на автобусной остановке и разговаривал с сестрой. Подходит какой-то военный и говорит: «Медсестра, я вас узнал по голосу. Я помню, сколько раненых было в нашей палатке, а ты всю ночь был там, заботясь о нас, и как мне было тебя жаль». Бывали и такие вещи.
— Когда вы впервые приехали в Берлин?
Я был под Берлином, когда война еще не закончилась. Там был госпиталь, двое тяжелораненых, я дежурил. Один из них был поляком. Он постоянно повторял женское имя. Но он умер там. Второй был из Украины. Я помню, что он так держал руки. Я рассказала доктору. Оказывается, у него был небольшой мешочек с какими-то украденными вещами. Они забрали это, и он сделал это. Работы было много. Мы изо дня в день были на ногах, помогая нашим хирургам, оказывая помощь раненым.
— Вы перевязывали легкораненых и отправляли их обратно?
Да. В нашем госпитале было так: приемный покой, где мы сортировали раненых, кому оставаться, а кого отправлять в эвакогоспиталь. Сортировка была необходима. Тяжелораненые остались, и врач решал, кому в первую очередь следует оказать помощь, а кто может немного подождать. Здесь было как везде.
— После окончания войны вы вернулись в медицинский институт. Почему вы решили выбрать специальность эпидемиолога, а не хирурга?
Я вам скажу. Я хотел стать хирургом, но отказывался признать тот факт, что у меня плохое зрение. Еще в армии меня хотели демобилизовать из-за зрения. Но я отказался. Но я был в хирургической бригаде. И вот меня определили ассистентом хирурга. Он мне что-то сказал, я плохо видел и склонился над раной. Он сказал: «Почему ты бороздишь рану носом?» Было ясно, что из-за моего зрения я оказался не в том месте. Наш институт был медицинским, а когда я вернулся, он стал санитарно-гигиеническим, Вторым медицинским училищем. Из всех должностей мне больше всего нравились инфекционные болезни и эпидемиология. Когда я приехал в Эстонию, в этой области было много возможностей. Мы многое сделали. Не только я, но и вся наша эпидемиологическая служба.
— Вы с самого начала жили в Таллинне?
Я прожил в Тапе три года. Там была санитарная станция, и я заведовал этим санитарным участком. Потом меня перевели в Таллинн, и я работал здесь до конца.
— Ощущали ли вы в годы войны какие-либо проявления антисемитизма на разных участках фронта?
В общем, нет. Я бы сказал нет.
— Врачи и санитары были разных национальностей?
Не могу сказать, что я это почувствовал. Все санитары больницы были евреями. Жаль, что у меня нет той фотографии всей команды этих еврейских ребят. Мой друг тоже окончил этот медицинский институт. Поначалу в армии наши пути разошлись. Потом, когда мы приехали в женский полк, она уже была там, и мы вместе попали в Войско Польское, и были вместе до конца войны, и вместе учились в институте. Она работала в Южно-Сахалинске и находится там до сих пор. Я отправил ей фотографию.
— После войны вы встречались с кем-нибудь из тех, с кем работали в госпитале?
Однажды в Ленинграде я встретил на улице главного хирурга нашей больницы.
— Значит, не было желания переписываться?
Нет.
— Вы просто разошлись?
Мы сделали. Одна девушка была латышкой, вторая – полькой. Они продолжали жить своей жизнью. Куда делись еврейские медсестры, я не знаю. Помню, как санитары-мужчины пытались уговорить меня поехать в Израиль. Они собирались бежать.
— Сразу после войны?
Да.
— Тогда это была еще Палестина.
Палестина, да. Я был комсомольцем, у меня был совершенно другой образ мышления. Более того, я хотел закончить учебу. Оказались ли они в Палестине или нет, я не знаю.
— Какое было настроение среди раненых? Хотели ли они вернуться на фронт или испытали облегчение от того, что были ранены и получили передышку?
Когда я был на Кавказе, раненые мечтали вернуться на фронт. Когда я лежал в польской больнице, не знаю.
— Как далеко вы находились от линии фронта?
Около 4 километров. Когда шли бои под Кенигсбергом [Калининградом], мы были в городе, я точно не помню его названия, там были немцы и строился наш госпиталь. У нас был очень энергичный заведующий больницей Станевский, поляк из Одессы.
-Большое спасибо.
Нет, спасибо.
— Сегодня 20 октября 2007 года. Мы находимся в городе Таллинне, встречаемся с ветераном Великой Отечественной войны. Назовитесь, пожалуйста, расскажите о своем детстве, своей семье, как для вас началась война, как вы оказались в армии и как провели военные годы. Пожалуйста, продолжайте.
Меня зовут Эля Рафаиловна Генделевич. Я родился в городе Слуцк, Беларусь. Я закончил десятый класс и в 1940 году поехал в Ленинград [Санкт-Петербург] изучать медицину. Я был в Ленинграде, когда началась война: в воскресенье, прекрасным весенним днем, в 12 часов мы услышали, что началась война. Все перевернулось, солнце потемнело, и трудно было понять, что происходит. Естественно, мы, молодые, сразу подумали, что нам нужно защищать свою Родину. И действительно, нас сразу отправили, вернее мы договорились идти под Лугу рыть окопы, чтобы немецкие танки не могли пройти. Они уже приближались к Ленинграду. Но мы там не задерживались; нам пришлось вернуться в Ленинград. Мы с другом начали работать в службе скорой помощи. Наша задача заключалась в том, чтобы выехать на места бомбежек, оказать раненым первую помощь и доставить их в госпиталь. Это было ужасное время. Я научился не обращать внимания на обстрелы и бомбежки. Мы чувствовали, что должны это сделать. Честно говоря, страха тогда не было.
С июля 1941 года по апрель 1942 года мне пришлось работать в самые тяжелые времена, когда не было еды, не было ничего. Нас накормили обедом, мы покатались и оказали помощь. Помню, когда я впервые пришел в отделение неотложной помощи в июле, меня прикрепил к пожилому медсестре. Я помню, что у него были седые усы. Это был высокий, сильный мужчина. Он взглянул на меня, тонкое, крошечное существо, и спросил: «Как она собирается помочь мне донести носилки на второй этаж?» Но жизнь сложилась так, что мы, малыши, только и делали, что грузили, помогали и полагались на других. Так было в Ленинграде. Это было ужасное время. У нас развилась цинга. Весь наш организм был ну совсем исхудал.
В апреле 1942 года студентов-медиков привезли в Пятигорск. Дорога туда заняла у нас почти месяц, и в начале мая мы прибыли в Пятигорск. Конечно, никакой учебы не было. Мы начали работать в больнице. Поскольку у меня не было медицинского диплома, я могла быть только помощницей медсестры. Меня отправили на сенокос с группой легкораненых под Ессентуки. Это был уже август 1942 года. Вдруг прибежал мужчина и сказал: «Немцы уже в Ессентуках. Они приближаются к Пятигорску». Мы все бросились в Ессентуки, и нам сказали, что поездов до Пятигорска нет. Тем не менее, последний поезд привез нас в Пятигорск. Когда мы приехали, все тюрьмы были пусты, а нашу больницу уже эвакуировали. "Я не знала, куда идти. Немцы приближались, но, к счастью, я встретила свою подругу, которая была в народном ополчении. Она была старше меня, и она пришла ко мне. Это меня спасло. Она взяла я с ней в народное ополчение.В ополчении мы готовили коктейли Молотова.Но немцы уже приехали, и вместе с военным училищем мы покинули Пятигорск.И так началось наше отступление.Это было тяжелое время. Неорганизованная военная части отступали, и мы следовали за ними через Северный Кавказ, через Нальчик, Ингушетию. Оказались в Дагестане. Там мы с другом решили пойти добровольцами в армию. Нас приняли и отправили в резервную бригаду под Тбилиси. В этой бригаде формировались походные роты для отправки на фронт. Конечно, нам хотелось быстрее попасть на фронт. Мы были озабочены этой идеей. Но мы задержались. В это время под Ростовом-на-Дону шли бои, и нашу часть отправили в Моздок, ближе к Ростову-на-Дону. На этом наши пути с другом разошлись.
Меня отправили работать в штрафной батальон. Не как пехотинец, а как санитарный работник, санитарный инструктор. Нас было много. И вот, мне пришлось сопровождать марширующую роту в сторону Ростова-на-Дону. Я тогда еще не очень понимал, что такое штрафной батальон и в каких условиях будут воевать. Но я заболел малярией на Кавказе. Это страшная болезнь, которая длилась почти полтора года. Периодически — каждые три дня — у меня бывали приступы 40-градусной температуры и озноба. Когда мы приехали на станцию Лихая под Ростовом, у меня случился приступ болезни. И они пошли на фронт без меня. Меня отправили обратно в запасную часть. Во второй раз я наконец попросился в походную роту и снова заболел. И снова меня отстранили. Это была определенная удача – не оказаться в этом аду. Через некоторое время, в 1943 году, многих отправили в подмосковный женский полк.
– В 1943 году под Москвой?
В 1943 году под Калинином, в город Кемри. Оттуда на фронт также отправлялись марширующие роты девушек. Это был женский полк. В марте тридцать медсестер отправили куда-то на юг. Мы не знали, куда нас отправляют. Оказывается, нас отправили в 1-ю польскую армию. Сначала нас определили в инженерный батальон. Я был в инженерном батальоне до июня. Саперные батальоны построили переправы. Там было сложно, потому что переправы постоянно бомбили и было много раненых. Мы оказали первую помощь и доставили раненых в больницу. В июне нас посетил главнокомандующий Берлинг. Он хотел всех женщин-санинструкторов отправить в женский батальон. Но так как мы были из России, нас отправили в полевой госпиталь, где я проработал до конца войны. Наш полевой госпиталь располагался недалеко от линии фронта. Было много раненых. Особенно мне запомнилась работа нашей больницы под Быдгощю. Тогда бои шли под Кенигсбергом [Калининградом]. Это было ужасное время. Мы работали день и ночь в течение недели. Раненые прибыли из российской армии, из польской армии. Так продолжалось до апреля 1945 года. В апреле мы стояли под Варшавой на Висле. В боях наступило короткое затишье. 12 января польская часть и наш польский госпиталь переправились через Вислу, и мы поехали дальше через разрушенную Варшаву. Наш госпиталь продолжал работать до конца мая 1945 года, а в мае я закончил войну под Берлином. Помню, 8 мая мы так обрадовались окончанию войны, что подбросили сапоги в воздух. Это было потрясающе! Вот так закончилась моя война. К счастью, обошлось без травм и смертей, хотя возможностей было предостаточно.
После войны я стремился продолжить учебу. Нас не демобилизовали из Войска Польского, а отправили на демобилизацию в Ленинград. Поскольку я поступал в университет, нас демобилизовали, и я продолжил обучение. После окончания учебы в 1949 году меня направили работать в Эстонию на Эстонскую железную дорогу, где я проработал эпидемиологом до выхода на пенсию. Я вышел на пенсию в начале 90-х, когда нашу службу расформировали.
— Вы упомянули женский батальон, женский полк. Что это? Это батальон медсестер или были стрелковые части?
В подмосковный женский полк направляли женщин из разных частей. Это было что-то вроде резервного полка. Раненых отправляли туда, а затем распределяли по разным частям. Там были не только женщины-медики. Там были женщины из всех родов войск, включая санинструкторов. Он был дислоцирован под Москвой. Я не была в женском полку Войска Польского, но там были связистки и другие.
– В основном это были молодые женщины или разного возраста?
В основном молодые люди: восемнадцати-девятнадцати лет, может быть и немного старше.
– Вам приходилось вывозить раненых с поля боя или вы работали в полевом госпитале?
Это был полевой госпиталь. В период службы в саперном батальоне мне приходилось оказывать первую помощь раненым у реки, где мы переправлялись, и доставлять их в нашу санчасть. Когда я работал в полевом госпитале, мы оказывали раненым хирургическую помощь.
— Вернёмся в зиму 1941 года, в начало 1942 года. Как работала больница? Не было еды, были ли медикаменты?
Это было в Ленинграде. Лекарств было мало, еды было мало. Люди погибли. Неслучайно там погибло более миллиона человек.
— А больница, где вы работали?
Я не работал в больнице, я работал в службе скорой помощи. В мои обязанности входило возить машину скорой помощи к тем местам, где были обстрелы, куда падали бомбы, оказывать помощь раненым, подбирать их и доставлять в больницу.
— Когда вы оказались в Войске Польском, в Советской Армии, как обстояло дело с медикаментами и перевязочными материалами?
Когда я лежал в больнице в Пятигорске, конечно, было сложно. Нам пришлось постирать, высушить и прогладить бинты. Это было тяжело, конечно.
— Много ли было случаев гангрены?
Да. Это то, что произошло. В Войско Польское, где я находился, привезли раненого с ампутацией ноги. Тогда я еще не очень понимал, что такое гангрена. Я помогал ему, возможно, в нарушение правил. Оказалось, что у него гангрена. Они не смогли спасти этого человека. Я не рассказал вам, сколько ампутаций сделали в больнице, как сложно было все это видеть. Мы помогали врачам делать всю эту хирургическую работу.
— Ампутации были в основном из-за травм или инфекций?
Травмы. Раненых привозили прямо с поля боя. Были переломы и ранения, потребовавшие ампутации. Но чаще всего мы пытались наложить жгуты и отправить их в эвакогоспиталь. Из полевого госпиталя их отправили в эвакогоспиталь. Там тех, у кого были более тяжелые ранения, тут же лечили, а тех, у кого были более легкие ранения, отправляли лечиться дальше.
— У полевого госпиталя были какие-то опознавательные знаки, чтобы избежать бомбардировок, или немцы их проигнорировали?
Конечно, мы работали в палатках, и, конечно, везде были таблички, что это больница. Но немцев это не волновало, и они, несмотря на это, разбомбили наши палатки. Но я работал в полевом госпитале, когда немцы уже отступали, так было проще.
— Какие дезинфицирующие средства использовались? Дезинфицировали ли вы свои палатки, переезжая с места на место?
Были какие-то средства, но я их не особо понимал. Но дезинфекция была обязательной. Была проведена как дезинфекция, так и стерилизация. Кстати, в нашем польском полевом госпитале работали два еврея: один был из Румынии, очень способный врач, владевший всякими новаторствами; другой был из Белостока. Наш главный хирург был из Ленинграда. Его фамилия была Березовский. И женщина по имени Новикова тоже из России. В 1-ю Польскую армию из России были направлены врачи и даже некоторые командиры. Мы не поняли, как мы попали в эту польскую армию, это показалось странным. Помню, мы приехали в Харьков [Харьков]. А поляки приехали нам навстречу на «Студебекерах». Мы не знали, что идем в польскую армию. Помню, я спросил: «Почему нас встречают не свои, а какие-то иностранцы?» Когда нас привезли в часть, мы поняли, куда идем и кто нас встречает. Я служил в Войске Польском с марта 1944 года до конца войны.
— В польской армии были не только советские медицинские работники, но и офицеры?
Какие-то офицеры, инженеры-химики. Поляки, жившие в России. Большинство составляли поляки. Надо сказать, что в польской больнице было на удивление много санитаров-евреев. Там есть фотография: четыре медсестры — четыре медсестры-еврейки в польской больнице. Один был из Варшавы, один из Львова [Львова] или Белостока, не помню, и мы двое из Ленинграда.
– Знали ли вы о существовании концентрационных лагерей до окончания войны? Не после, а до окончания войны?
Мы знали. Когда мы уже были в Польше в Войске Польском, мы даже побывали в Освенциме. Мы все это знали и видели, как люди возвращались из лагерей. Так случилось однажды уже после войны. Наш госпиталь перевели из Берлина — мы стояли под Берлином — в Тарнов. Это город недалеко от Кракова. Две женщины принесли раненого, возвращавшегося из лагерей. Они видели, что госпиталь польский, и не хотели оставлять с нами этого раненого. Почему? Потому что они боялись. Были такие бандеровцы [украинские националисты], которые убили всех военных и даже тех, кто вернулся из лагерей. Они не понимали, кто мы. Мы им это объяснили и оказали помощь раненому. Нам пришлось ампутировать ему руку. Он был инженером из Москвы. Он был военнопленным, провел некоторое время в лагере и возвращался в Москву. Он был огорчен тем, что его правую руку пришлось ампутировать. Помню, я дежурил той ночью. Его кровать стояла возле окна. Меня предупредили, что он может покончить жизнь самоубийством. Я не сомкнул глаз, наблюдая за ним: боялся, что он выпрыгнет в окно. На следующее утро он сказал: «Мне тебя жаль». Это то, что произошло. Невозможно рассказать все, что произошло, насколько трудной была наша работа. Было много крови, много страшных ран, люди умирали, и я был свидетелем всего этого. До войны я боялся проходить мимо места, где кто-то умер, а здесь мне приходилось нести мертвых в морг и делать все остальные дела.
— Какова была ситуация с кровью? Приходилось постоянно делать переливание крови.
Несмотря на мою неопытность, мне приходилось делать переливание крови.
— Крови было достаточно?
Да, было. Но я не знаю, насколько.
— Но когда это было необходимо. . .
Да.
— Это медицинский персонал пожертвовал?
Нет, я думаю, нет. Но крови у нас было достаточно.
— К вам в госпиталь приходили раненые немцы?
Ох! Это совсем другая история. Жил у нас однажды немецкий аристократ. Судя по всему, это был важный человек.
— Он был из армии?
Он был не в форме. Его курировало Министерство государственной безопасности. Его положили на носилки в нашей палатке. У нас там были носилки. И так получилось, что его положили рядом с раненым парнем-евреем. Это было ужасно. Пришлось этого офицера вывести в отдельную комнату и поставить под охрану, чтобы никто не причинил ему вреда.
— Армия наступала, остались раненые немцы. Что с ними случилось?
Мы оказали медицинскую помощь.
-Ты сделал?
Да. Однажды у нас был раненый немец. И в это время я получил письмо, что мою бабушку сожгли в синагоге. Пришлось этому немцу уколы делать и все такое. Вы представляете мое состояние? Но я должен был это сделать, предложить медицинскую помощь. Им предложили помощь и отправили дальше.
— Раненые немцы оставались в одной палатке рядом с советскими солдатами? Или они были изолированы?
Тот был изолирован. А второй был в обычной палатке, но это было всего два раза.
— Остальные раненые знали, что рядом немец?
Они знали, конечно. Было очень трудно.
— Когда появились антибиотики и пенициллин?
Уже в конце войны.
— Это были американские наркотики?
Я не знал, наши врачи знали. Нам давали задания, мы их выполняли. Помню, мне пришлось делать переливание крови. Палатки были полны, и мы работали в ночные смены. Знаете, я встретил одного военнослужащего Войска Польского в Ленинграде после войны. Я стоял на автобусной остановке и разговаривал с сестрой. Подходит какой-то военный и говорит: «Медсестра, я вас узнал по голосу. Я помню, сколько раненых было в нашей палатке, а ты всю ночь был там, заботясь о нас, и как мне было тебя жаль». Бывали и такие вещи.
— Когда вы впервые приехали в Берлин?
Я был под Берлином, когда война еще не закончилась. Там был госпиталь, двое тяжелораненых, я дежурил. Один из них был поляком. Он постоянно повторял женское имя. Но он умер там. Второй был из Украины. Я помню, что он так держал руки. Я рассказала доктору. Оказывается, у него был небольшой мешочек с какими-то украденными вещами. Они забрали это, и он сделал это. Работы было много. Мы изо дня в день были на ногах, помогая нашим хирургам, оказывая помощь раненым.
— Вы перевязывали легкораненых и отправляли их обратно?
Да. В нашем госпитале было так: приемный покой, где мы сортировали раненых, кому оставаться, а кого отправлять в эвакогоспиталь. Сортировка была необходима. Тяжелораненые остались, и врач решал, кому в первую очередь следует оказать помощь, а кто может немного подождать. Здесь было как везде.
— После окончания войны вы вернулись в медицинский институт. Почему вы решили выбрать специальность эпидемиолога, а не хирурга?
Я вам скажу. Я хотел стать хирургом, но отказывался признать тот факт, что у меня плохое зрение. Еще в армии меня хотели демобилизовать из-за зрения. Но я отказался. Но я был в хирургической бригаде. И вот меня определили ассистентом хирурга. Он мне что-то сказал, я плохо видел и склонился над раной. Он сказал: «Почему ты бороздишь рану носом?» Было ясно, что из-за моего зрения я оказался не в том месте. Наш институт был медицинским, а когда я вернулся, он стал санитарно-гигиеническим, Вторым медицинским училищем. Из всех должностей мне больше всего нравились инфекционные болезни и эпидемиология. Когда я приехал в Эстонию, в этой области было много возможностей. Мы многое сделали. Не только я, но и вся наша эпидемиологическая служба.
— Вы с самого начала жили в Таллинне?
Я прожил в Тапе три года. Там была санитарная станция, и я заведовал этим санитарным участком. Потом меня перевели в Таллинн, и я работал здесь до конца.
— Ощущали ли вы в годы войны какие-либо проявления антисемитизма на разных участках фронта?
В общем, нет. Я бы сказал нет.
— Врачи и санитары были разных национальностей?
Не могу сказать, что я это почувствовал. Все санитары больницы были евреями. Жаль, что у меня нет той фотографии всей команды этих еврейских ребят. Мой друг тоже окончил этот медицинский институт. Поначалу в армии наши пути разошлись. Потом, когда мы приехали в женский полк, она уже была там, и мы вместе попали в Войско Польское, и были вместе до конца войны, и вместе учились в институте. Она работала в Южно-Сахалинске и находится там до сих пор. Я отправил ей фотографию.
— После войны вы встречались с кем-нибудь из тех, с кем работали в госпитале?
Однажды в Ленинграде я встретил на улице главного хирурга нашей больницы.
— Значит, не было желания переписываться?
Нет.
— Вы просто разошлись?
Мы сделали. Одна девушка была латышкой, вторая – полькой. Они продолжали жить своей жизнью. Куда делись еврейские медсестры, я не знаю. Помню, как санитары-мужчины пытались уговорить меня поехать в Израиль. Они собирались бежать.
— Сразу после войны?
Да.
— Тогда это была еще Палестина.
Палестина, да. Я был комсомольцем, у меня был совершенно другой образ мышления. Более того, я хотел закончить учебу. Оказались ли они в Палестине или нет, я не знаю.
— Какое было настроение среди раненых? Хотели ли они вернуться на фронт или испытали облегчение от того, что были ранены и получили передышку?
Когда я был на Кавказе, раненые мечтали вернуться на фронт. Когда я лежал в польской больнице, не знаю.
— Как далеко вы находились от линии фронта?
Около 4 километров. Когда шли бои под Кенигсбергом [Калининградом], мы были в городе, я точно не помню его названия, там были немцы и строился наш госпиталь. У нас был очень энергичный заведующий больницей Станевский, поляк из Одессы.
-Большое спасибо.
Нет, спасибо.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Фотографии Элли
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Анатолий Моисеевич
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Борис Моисеевич, он же Лазар Моисеевич
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Моисей Рафаилович
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
11. Самуил Ильич 1901гр Поучаствовал в 2х Мировых войнах. Был ранен в Первую Мировую. Учился в Медицинском университете в Петербурге на психолога. Учился у Бехтерева. Близко дружил с царским врачом. У него было двое дочерей - Инна Мушкина 1937гр , Двое детей Елена Лившиц - уехала в Америку, и Александр Мушкин - известный питерский врач вертибролог. И дочь Алла Златина 1939 - 2009. Алла проживала в Питере. У нее было два сына Владимир 1970-1996 и Евгений Златин 28 10 1968гр - сейчас проживает не в Питере, найти пока не получилось.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Семья Мушкиных и Златиных
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Алла Самуиловна Златина
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Инна Самуиловна Мушкина.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
На просторах интернета найдена книжка воспоминаний соседки Самуила. Вот что она пишет:
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Фото памятника Самуилу на Преображенском кладбище
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Фото дома в который описывается выше:
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
вид подъезда изнутри
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Кто же такой Самуил?
ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
Цесаревич Алексей (1904-?) и Филипп Семенов (1904-1979)
Несколько раз я публиковал материалы о спасенных в ночь на 17 июля 1918 года младших детях Николая и Александры – Анастасии и Алексее.
Что касается Анастасии (1901-?), то ее очень редкая двусторонняя врожденная деформация стоп (врожденный двусторонний Hallux valgus), которая была также у Анны Андерсон (1901-1984), позволяет с огромной степенью вероятности (1:17 миллионам) утверждать, что Анастасия Романова и Анна Андерсон – одно и то же лицо. Ни одна из других (более 30-ти) известных претенденток на «роль» Анастасии не имела этой деформации стоп.
От метим также, что медицинская статистика в данном случае более чем в тысячу раз превышает достоверность испытаний ДНК, которые в 1994-1997 годах якобы показали, что Анна Андерсон не имела отношения к Царской семье и что якобы останки Анастасии были найдены под Екатеринбургом (в Коптяковском лесу) и захоронены в Санкт-Петербурге вместе с останками Николая, Александры, Ольги и Татьяны в 1998 году.
Насколько известно, претендентов на «роль» спасенного Алексея было немного более десяти. Один или два из них имели то же заболевание крови – гемофилию, как и Алексей, один или два – еще одно редкое заболевание, крипторхизм (не опущение одного яичка), которое также было у Наследника престола.
Однако, только один из всех претендентов – Филипп Григорьевич Семенов – имел оба этих заболевания, что документально зафиксировано в его медицинских документах, в истории болезни. Кстати, мифы о том, что никто из больных гемофилией не живет долго и что любые тяжелые ранения (внешние раны) для них смертельны – это ложные мифы. Известны случаи 50-летней и более продолжительности жизни больных гемофилией, и их выживание после тяжелых ранений
Как и в случае с Анной-Анастасией, до последнего времени никому из исследователей не приходило в голову поинтересоваться медицинской статистикой этих заболеваний. Да, все знали, что и гемофилия, и крипторхизм – довольно редкие заболевания, но никто из историков и исследователей не посмотрел медицинскую статистику.
Медицинская статистика гемофилии, по разным источникам, составляет от 1:8000 до 1:100 000; медицинская статистика крипторхизма (для взрослых людей) составляет, по разным источникам, в пределах от 0.3% до 1%, (1:333 или 1:100).
Следовательно, по минимуму, только один человек из примерно 800 000 (или даже один из 2 664 000) имеет оба этих заболевания (8000х333=2664000, 8000х100=800 000). Следовательно, именно в этих пределах вероятности мы можем утверждать, что Филипп Семенов действительно, как он утверждал, был Алексеем Романовым.
Кажется, первым о Филиппе Семенове написал Эдвард Радзинский в своей книге «Николай Второй. Жизнь и смерть». В Интернете можно посмотреть статьи о нем.
Здесь я привожу выдержки из книги Эдварда Радзинского, о письме, которое он получил однажды из Петрозаводска:
<<Писала врач-психиатр Д.Кауфман (Петрозаводск):
"Речь пойдет о человеке, который некоторое время находился на лечении в психиатрической больнице г. Петрозаводска, где я работала ординатором с сентября 1946 года по октябрь 1949 года после окончания Второго Ленинградского мединститута, ныне санитарно-гигиенический институт...
Контингент наших больных состоял как из гражданских лиц, так и из заключенных, которых нам присылали в эти годы для лечения или для прохождения судебно-психиатрической экспертизы...
В 1947 или 1948-м году в зимнее время к нам поступил очередной больной из заключенных. У него было состояние острого психоза по типу истерической психогенной реакции. Сознание его было неясным, он не ориентировался в обстановке, не понимал, где находится... Размахивал руками, порывался бежать... В бессвязных высказываниях наряду с массой других выразительных восклицаний два или три раза промелькнула фамилия Белобородова, на которую мы вначале не обратили внимания, так как она нам ни о чем не говорила. Из сопроводительных документов... стало известно, что в лагере он находится уже
давно, что состояние психоза у него развилось внезапно, когда он пытался защитить женщину (заключенную) от побоев охранника. Его связали и, естественно, "обработали". Хотя видимых телесных повреждений при поступлении в больницу, насколько помню, у него не было отмечено. В документах его был указан его год рождения 1904-й, что же касается его имени и фамилии, я их не могу вспомнить точно. Варианты, которые я припоминаю, следующие: Филиппов
Семен Григорьевич, или Семенов Филипп Григорьевич. Через один - три дня, как это обычно бывает в таких случаях, проявление острого психоза полностью исчезло. Больной стал спокоен, вполне контактен. Ясное сознание и правильное поведение сохранялось впоследствии в течение всего срока его пребывания в психбольнице. Внешность, насколько сумею передать, у него была такая: человек довольно высокого роста, полноватый, плечи покатые, сутуловат... Лицо удлиненное, бледное, глаза голубые или серые, слегка выпуклые, лоб высокий, переходящий в лысину, остатки волос каштановые с проседью..."
(Далее она рассказывает, как больной стал откровенен с нею.)
"Итак, нам стало известно, что он был наследником короны, что во время поспешного расстрела в Екатеринбурге отец его обнял и прижал лицом к себе, чтобы он не видел наведенных на него стволов. По-моему, он даже не успел осознать, что происходит нечто страшное, поскольку команды о расстреле прозвучали неожиданно, а чтения приговора он не слышал. Он запомнил только фамилию Белобородова...
Прозвучали выстрелы, он был ранен в ягодицу, потерял сознание и свалился в общую кучу тел. Когда он очнулся, оказалось, что его спас, вытащил из подвала, вынес на себе и долго лечил какой-то человек..."
Далее шла история его дальнейшей жизни, нелепости, приведшей его в лагерь. Но самое интересное - в конце ее длинного письма.
"Постепенно мы стали смотреть на него другими глазами. Стойкая гематурия, которой он страдал, находила себе объяснение. У наследника была гемофилия. На ягодице у больного был старый крестообразный рубец... Наконец, мы поняли, кого нам напоминала внешность больного - известные портреты Николая, только не Второго, а Первого. И не в гусарском мундире, а в ватнике и полосатых пижамных штанах поверх валенок.
В то время к нам раз в полтора-два месяца приезжал консультант из Ленинграда... Тогда нас консультировал С.И.Генделевич, лучший психиатр-практик, которого я встречала на своем веку. Естественно, мы представили ему нашего больного... В течение двух-трех часов он "гонял" его по вопросам, которые мы не могли задать, так как были несведущи, и в которых
он оказался компетентным. Так, например, консультант знал расположение и назначение всех покоев Зимнего дворца и загородных резиденций в начале века. Знал имена и титулы всех членов Царской Семьи и разветвленной сети династии, все придворные должности и т. д.
Консультант знал также протокол всех церемоний и ритуалов, принятых при дворце, даты разных тезоименитств и других торжеств, отмечаемых в семейном кругу Романовых. На все эти вопросы больной отвечал совершенно точно и без малейших раздумий. Для него это было элементарной азбукой... Из некоторых ответов было видно, что он обладает более широкими познаниями в этой сфере... Держался он как всегда: спокойно и достойно. Затем консультант
попросил женщин выйти и осмотрел больного ниже пояса, спереди и сзади. Когда мы вошли (больного отпустили), консультант был явно обескуражен, оказалось, что у больного был крипторхизм (неопущение одного яичка), который, как было известно консультанту, отмечался у погибшего наследника Алексея. Мы этого не знали...
Консультант разъяснил нам ситуацию: существует дилемма, и нужно принять общее решение - либо поставить диагноз "паранойя" в стадии хорошей ремиссии с возможностью использовать больного на прежних работах по месту заключения, либо признать случай неясным, требующим дополнительного обследования в больнице. Но в этом случае мы обязаны тщательно мотивировать свое решение в органах прокурорского надзора, который непременно пришлет следователя по особо важным делам из Москвы... Взвесив эти возможности, мы сочли за благо
для больного выставить ему окончательный диагноз - паранойя, в котором совсем не были уверены, и вернуть его в лагерь... Больной был согласен с нашим решением о возвращении в лагерь (разумеется, диагноз ему не сообщили), и мы расстались друзьями..."
Письмо врача Д.Кауфман было столь красочно, что я подумал - не стал ли я жертвой мистификации.
И я проверил. Опубликовал письмо в "Огоньке". Вскоре пришел отклик из той больницы. Писал заместитель главного врача В.Э.Кивиниеми, который отыскал историю болезни этого пациента, находившуюся в архиве больницы. Вот что он пишет:
"Итак, у меня в руках история болезни номер 64 на Семенова Ф.Г. 1904 года рождения, поступившего в психиатрическую больницу 14.01.49 г. Красным карандашом помечено "заключенный"... Выбыл из больницы 22.04.49 г. в ИТК номер 1. (Имеется расписка начальника конвоя Михеева.)
В больницу Семенов поступил из лазарета ИТК (исправительно-трудовой колонии. - Авт.). В направлении врача... описывается острое психотическое состояние больного и указано, что Семенов все время "ругал какого-то Белобородова". В психиатрическую больницу поступил в ослабленном физическом состоянии, но без острых признаков психоза... С момента поступления был вежлив, общителен, держался с достоинством и скромно, аккуратен. Врачом в истории болезни отмечено, что он в беседе не скрывал своего происхождения. Манеры, тон, убеждение говорят за то, что ему знакома была жизнь высшего света до 1917 года. Семенов Ф.Г. рассказывал, что он получил домашнее воспитание, что он сын бывшего царя, был спасен в период гибели семьи, доставлен в Ленинград, где жил какой-то период времени, служил в Красной Армии кавалеристом, учился в экономическом институте (по-видимому, в городе Баку), после окончания работал экономистом в Средней Азии, был женат, имя жены Ася, затем говорил, что Белобородов знал его тайну, занимался вымогательством... В феврале 1949 года был осмотрен врачом-психиатром из Ленинграда Генделевичем, которому Семенов заявил, что у него нет никакой
корысти присваивать чужое имя, что он не ждет никаких привилегий, так как понимает, что вокруг его имени могут собраться различные антисоветские элементы и, чтобы не принести зла, он всегда готов уйти из жизни. В апреле 1949 года Семенову была проведена судебно-психиатрическая экспертиза, он был признан душевнобольным, подлежащим помещению в психиатрическую больницу МВД. Последнее следует рассматривать как гуманный акт по отношению к Семенову для того времени, так как есть разница между лагерем и больницей. Семенов положительно относится к этому..."
К этому посланию было приложено письмо странного пациента жене Асе.
Через некоторое время мне позвонил старик, бывший заключенный. Оказывается, в его лагере сидел загадочный Семенов, и все звали его "сын царя", и все в это совершенно верили...
По моей просьбе в ЦГАОР сделали ксерокс нескольких страниц хранящегося там дневника Алексея 1916 года.
Вместе с письмом, которое в 1949 году из больницы отправил странный пациент жене Асе, я пришел в Институт криминалистики... Они старались помочь, но... Но документы оказались несопоставимы: письмо Асе, написанное изысканным, изощренным почерком, и дневник тринадцатилетнего Алексея с его неровными каракулями.
Так что не смогли сказать ни "да" ни "нет". >>
ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
Цесаревич Алексей (1904-?) и Филипп Семенов (1904-1979)
Несколько раз я публиковал материалы о спасенных в ночь на 17 июля 1918 года младших детях Николая и Александры – Анастасии и Алексее.
Что касается Анастасии (1901-?), то ее очень редкая двусторонняя врожденная деформация стоп (врожденный двусторонний Hallux valgus), которая была также у Анны Андерсон (1901-1984), позволяет с огромной степенью вероятности (1:17 миллионам) утверждать, что Анастасия Романова и Анна Андерсон – одно и то же лицо. Ни одна из других (более 30-ти) известных претенденток на «роль» Анастасии не имела этой деформации стоп.
От метим также, что медицинская статистика в данном случае более чем в тысячу раз превышает достоверность испытаний ДНК, которые в 1994-1997 годах якобы показали, что Анна Андерсон не имела отношения к Царской семье и что якобы останки Анастасии были найдены под Екатеринбургом (в Коптяковском лесу) и захоронены в Санкт-Петербурге вместе с останками Николая, Александры, Ольги и Татьяны в 1998 году.
Насколько известно, претендентов на «роль» спасенного Алексея было немного более десяти. Один или два из них имели то же заболевание крови – гемофилию, как и Алексей, один или два – еще одно редкое заболевание, крипторхизм (не опущение одного яичка), которое также было у Наследника престола.
Однако, только один из всех претендентов – Филипп Григорьевич Семенов – имел оба этих заболевания, что документально зафиксировано в его медицинских документах, в истории болезни. Кстати, мифы о том, что никто из больных гемофилией не живет долго и что любые тяжелые ранения (внешние раны) для них смертельны – это ложные мифы. Известны случаи 50-летней и более продолжительности жизни больных гемофилией, и их выживание после тяжелых ранений
Как и в случае с Анной-Анастасией, до последнего времени никому из исследователей не приходило в голову поинтересоваться медицинской статистикой этих заболеваний. Да, все знали, что и гемофилия, и крипторхизм – довольно редкие заболевания, но никто из историков и исследователей не посмотрел медицинскую статистику.
Медицинская статистика гемофилии, по разным источникам, составляет от 1:8000 до 1:100 000; медицинская статистика крипторхизма (для взрослых людей) составляет, по разным источникам, в пределах от 0.3% до 1%, (1:333 или 1:100).
Следовательно, по минимуму, только один человек из примерно 800 000 (или даже один из 2 664 000) имеет оба этих заболевания (8000х333=2664000, 8000х100=800 000). Следовательно, именно в этих пределах вероятности мы можем утверждать, что Филипп Семенов действительно, как он утверждал, был Алексеем Романовым.
Кажется, первым о Филиппе Семенове написал Эдвард Радзинский в своей книге «Николай Второй. Жизнь и смерть». В Интернете можно посмотреть статьи о нем.
Здесь я привожу выдержки из книги Эдварда Радзинского, о письме, которое он получил однажды из Петрозаводска:
<<Писала врач-психиатр Д.Кауфман (Петрозаводск):
"Речь пойдет о человеке, который некоторое время находился на лечении в психиатрической больнице г. Петрозаводска, где я работала ординатором с сентября 1946 года по октябрь 1949 года после окончания Второго Ленинградского мединститута, ныне санитарно-гигиенический институт...
Контингент наших больных состоял как из гражданских лиц, так и из заключенных, которых нам присылали в эти годы для лечения или для прохождения судебно-психиатрической экспертизы...
В 1947 или 1948-м году в зимнее время к нам поступил очередной больной из заключенных. У него было состояние острого психоза по типу истерической психогенной реакции. Сознание его было неясным, он не ориентировался в обстановке, не понимал, где находится... Размахивал руками, порывался бежать... В бессвязных высказываниях наряду с массой других выразительных восклицаний два или три раза промелькнула фамилия Белобородова, на которую мы вначале не обратили внимания, так как она нам ни о чем не говорила. Из сопроводительных документов... стало известно, что в лагере он находится уже
давно, что состояние психоза у него развилось внезапно, когда он пытался защитить женщину (заключенную) от побоев охранника. Его связали и, естественно, "обработали". Хотя видимых телесных повреждений при поступлении в больницу, насколько помню, у него не было отмечено. В документах его был указан его год рождения 1904-й, что же касается его имени и фамилии, я их не могу вспомнить точно. Варианты, которые я припоминаю, следующие: Филиппов
Семен Григорьевич, или Семенов Филипп Григорьевич. Через один - три дня, как это обычно бывает в таких случаях, проявление острого психоза полностью исчезло. Больной стал спокоен, вполне контактен. Ясное сознание и правильное поведение сохранялось впоследствии в течение всего срока его пребывания в психбольнице. Внешность, насколько сумею передать, у него была такая: человек довольно высокого роста, полноватый, плечи покатые, сутуловат... Лицо удлиненное, бледное, глаза голубые или серые, слегка выпуклые, лоб высокий, переходящий в лысину, остатки волос каштановые с проседью..."
(Далее она рассказывает, как больной стал откровенен с нею.)
"Итак, нам стало известно, что он был наследником короны, что во время поспешного расстрела в Екатеринбурге отец его обнял и прижал лицом к себе, чтобы он не видел наведенных на него стволов. По-моему, он даже не успел осознать, что происходит нечто страшное, поскольку команды о расстреле прозвучали неожиданно, а чтения приговора он не слышал. Он запомнил только фамилию Белобородова...
Прозвучали выстрелы, он был ранен в ягодицу, потерял сознание и свалился в общую кучу тел. Когда он очнулся, оказалось, что его спас, вытащил из подвала, вынес на себе и долго лечил какой-то человек..."
Далее шла история его дальнейшей жизни, нелепости, приведшей его в лагерь. Но самое интересное - в конце ее длинного письма.
"Постепенно мы стали смотреть на него другими глазами. Стойкая гематурия, которой он страдал, находила себе объяснение. У наследника была гемофилия. На ягодице у больного был старый крестообразный рубец... Наконец, мы поняли, кого нам напоминала внешность больного - известные портреты Николая, только не Второго, а Первого. И не в гусарском мундире, а в ватнике и полосатых пижамных штанах поверх валенок.
В то время к нам раз в полтора-два месяца приезжал консультант из Ленинграда... Тогда нас консультировал С.И.Генделевич, лучший психиатр-практик, которого я встречала на своем веку. Естественно, мы представили ему нашего больного... В течение двух-трех часов он "гонял" его по вопросам, которые мы не могли задать, так как были несведущи, и в которых
он оказался компетентным. Так, например, консультант знал расположение и назначение всех покоев Зимнего дворца и загородных резиденций в начале века. Знал имена и титулы всех членов Царской Семьи и разветвленной сети династии, все придворные должности и т. д.
Консультант знал также протокол всех церемоний и ритуалов, принятых при дворце, даты разных тезоименитств и других торжеств, отмечаемых в семейном кругу Романовых. На все эти вопросы больной отвечал совершенно точно и без малейших раздумий. Для него это было элементарной азбукой... Из некоторых ответов было видно, что он обладает более широкими познаниями в этой сфере... Держался он как всегда: спокойно и достойно. Затем консультант
попросил женщин выйти и осмотрел больного ниже пояса, спереди и сзади. Когда мы вошли (больного отпустили), консультант был явно обескуражен, оказалось, что у больного был крипторхизм (неопущение одного яичка), который, как было известно консультанту, отмечался у погибшего наследника Алексея. Мы этого не знали...
Консультант разъяснил нам ситуацию: существует дилемма, и нужно принять общее решение - либо поставить диагноз "паранойя" в стадии хорошей ремиссии с возможностью использовать больного на прежних работах по месту заключения, либо признать случай неясным, требующим дополнительного обследования в больнице. Но в этом случае мы обязаны тщательно мотивировать свое решение в органах прокурорского надзора, который непременно пришлет следователя по особо важным делам из Москвы... Взвесив эти возможности, мы сочли за благо
для больного выставить ему окончательный диагноз - паранойя, в котором совсем не были уверены, и вернуть его в лагерь... Больной был согласен с нашим решением о возвращении в лагерь (разумеется, диагноз ему не сообщили), и мы расстались друзьями..."
Письмо врача Д.Кауфман было столь красочно, что я подумал - не стал ли я жертвой мистификации.
И я проверил. Опубликовал письмо в "Огоньке". Вскоре пришел отклик из той больницы. Писал заместитель главного врача В.Э.Кивиниеми, который отыскал историю болезни этого пациента, находившуюся в архиве больницы. Вот что он пишет:
"Итак, у меня в руках история болезни номер 64 на Семенова Ф.Г. 1904 года рождения, поступившего в психиатрическую больницу 14.01.49 г. Красным карандашом помечено "заключенный"... Выбыл из больницы 22.04.49 г. в ИТК номер 1. (Имеется расписка начальника конвоя Михеева.)
В больницу Семенов поступил из лазарета ИТК (исправительно-трудовой колонии. - Авт.). В направлении врача... описывается острое психотическое состояние больного и указано, что Семенов все время "ругал какого-то Белобородова". В психиатрическую больницу поступил в ослабленном физическом состоянии, но без острых признаков психоза... С момента поступления был вежлив, общителен, держался с достоинством и скромно, аккуратен. Врачом в истории болезни отмечено, что он в беседе не скрывал своего происхождения. Манеры, тон, убеждение говорят за то, что ему знакома была жизнь высшего света до 1917 года. Семенов Ф.Г. рассказывал, что он получил домашнее воспитание, что он сын бывшего царя, был спасен в период гибели семьи, доставлен в Ленинград, где жил какой-то период времени, служил в Красной Армии кавалеристом, учился в экономическом институте (по-видимому, в городе Баку), после окончания работал экономистом в Средней Азии, был женат, имя жены Ася, затем говорил, что Белобородов знал его тайну, занимался вымогательством... В феврале 1949 года был осмотрен врачом-психиатром из Ленинграда Генделевичем, которому Семенов заявил, что у него нет никакой
корысти присваивать чужое имя, что он не ждет никаких привилегий, так как понимает, что вокруг его имени могут собраться различные антисоветские элементы и, чтобы не принести зла, он всегда готов уйти из жизни. В апреле 1949 года Семенову была проведена судебно-психиатрическая экспертиза, он был признан душевнобольным, подлежащим помещению в психиатрическую больницу МВД. Последнее следует рассматривать как гуманный акт по отношению к Семенову для того времени, так как есть разница между лагерем и больницей. Семенов положительно относится к этому..."
К этому посланию было приложено письмо странного пациента жене Асе.
Через некоторое время мне позвонил старик, бывший заключенный. Оказывается, в его лагере сидел загадочный Семенов, и все звали его "сын царя", и все в это совершенно верили...
По моей просьбе в ЦГАОР сделали ксерокс нескольких страниц хранящегося там дневника Алексея 1916 года.
Вместе с письмом, которое в 1949 году из больницы отправил странный пациент жене Асе, я пришел в Институт криминалистики... Они старались помочь, но... Но документы оказались несопоставимы: письмо Асе, написанное изысканным, изощренным почерком, и дневник тринадцатилетнего Алексея с его неровными каракулями.
Так что не смогли сказать ни "да" ни "нет". >>
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Когда я прочитал эту историю впервые, у меня возник вопрос: откуда профессор Самуил Ильич Генделевич имел такие обширные знания о жизни Царской семьи и Царского двора, о резиденциях Царской семьи, и, наконец, откуда он мог знать не только о гемофилии Наследника, но также о такой его физической аномалии, как неопущение яичка (крипторхизм)?
Я не смог найти подробную информацию о нем, но узнал, что он был известен как опытный врач-практик еще до войны (до 1941 года). Тогда я решил уточнить, не мог ли он быть знаком с кем-то из лейб-медиков Царской семьи. Поиски привели к интересным результатам. По крайней мере два врача Царской семьи не эмигрировали из России после 1917 года: Владимир Николаевич Деревенко (не путать с матросом Деревенько, «дядькой» цесаревича) и Сергей Петрович Федоров (1869-1936) – тот самый доктор Федоров, с которым беседовал Николай Второй 2 марта 1917 года в Пскове о здоровье Алексея, и который сказал ему, что гемофилия неизлечима и Наследник не сможет стать Императором России.
Известно, что уже через несколько дней после отречения Николая, С.П.Федоров отошел от Царской семьи. Он продолжил свою карьеру в СССР, он был директором Институт нейрохирургии в Ленинграде в 1929-1936 годах. Похоронен на «Коммунистической площадке» Александро-Невской лавры Ленинграда (Санкт-Петербурга).
Можно не сомневаться, что профессор С.Федоров и профессор С.Генделевич – два крупнейших медика Ленинграда тех лет - были знакомы и общались по разным вопросам. Федоров имел отношения к проблемам эпилепсии и нервных болезней тоже, где Генделевич был крупнейшим специалистом. Доктор С.Федоров считается основателем российской (также советской) урологии. Можно не сомневаться, что он проводил полные медицинские осмотры цесаревича Алексея до 1917 года.
Доктор Владимир Николаевич Деревенко (1879-1936) после 1917 года работал в Днепропетровске и в Перми. Возможно, он общался с Генделевич тоже, хотя это гораздо менее вероятно. Однако, именно С.П.Федоров был источником информации о Царской семье, Царском дворе и об Алексее для С.И.Генделевича. Вероятно, они не только были знакомы (как известные врачи Лениграда), но и дружили друг с другом.
Я не смог найти подробную информацию о нем, но узнал, что он был известен как опытный врач-практик еще до войны (до 1941 года). Тогда я решил уточнить, не мог ли он быть знаком с кем-то из лейб-медиков Царской семьи. Поиски привели к интересным результатам. По крайней мере два врача Царской семьи не эмигрировали из России после 1917 года: Владимир Николаевич Деревенко (не путать с матросом Деревенько, «дядькой» цесаревича) и Сергей Петрович Федоров (1869-1936) – тот самый доктор Федоров, с которым беседовал Николай Второй 2 марта 1917 года в Пскове о здоровье Алексея, и который сказал ему, что гемофилия неизлечима и Наследник не сможет стать Императором России.
Известно, что уже через несколько дней после отречения Николая, С.П.Федоров отошел от Царской семьи. Он продолжил свою карьеру в СССР, он был директором Институт нейрохирургии в Ленинграде в 1929-1936 годах. Похоронен на «Коммунистической площадке» Александро-Невской лавры Ленинграда (Санкт-Петербурга).
Можно не сомневаться, что профессор С.Федоров и профессор С.Генделевич – два крупнейших медика Ленинграда тех лет - были знакомы и общались по разным вопросам. Федоров имел отношения к проблемам эпилепсии и нервных болезней тоже, где Генделевич был крупнейшим специалистом. Доктор С.Федоров считается основателем российской (также советской) урологии. Можно не сомневаться, что он проводил полные медицинские осмотры цесаревича Алексея до 1917 года.
Доктор Владимир Николаевич Деревенко (1879-1936) после 1917 года работал в Днепропетровске и в Перми. Возможно, он общался с Генделевич тоже, хотя это гораздо менее вероятно. Однако, именно С.П.Федоров был источником информации о Царской семье, Царском дворе и об Алексее для С.И.Генделевича. Вероятно, они не только были знакомы (как известные врачи Лениграда), но и дружили друг с другом.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
В дополнение к информации из книги Эдварда Радзинского я нашел свои дневниковые записи 1998 года о документальном фильме «Самозванцы» (режиссер Александр Габнис). Привожу эти записи здесь:
Филипп Семенов был женат четыре раза. Первый раз он женился в 1930 году (под фамилией Ирин), его жену звали Софья. В этом первом браке родились три сына: Юрий, Владимир и Константин. В Ленинграде его нашел А.Г.Белобородов – тот самый, который был председатель президиума Уральского областного Совета в 1918 году. Он знал тайну и шантажировал Ирина и требовал денег. Семья бежала от его преследований в Самарканд, где Ирин изменил фамилию на Семенов. Он работал бухгалтером в Самарканде. Однако, Белобородов нашел его в Самарканде также и вновь начал вымогать деньги. Дважды Семенов сообщал Белобородову места расположения тайных кладов Царской семьи, но Белобородов требовал денег снова и снова. Семенов начал красть казенные деньги и был осужден на тюремное заключение на 3 года. Он бежал из тюрьмы. Потом он был женат второй раз (на некоей Асе) и третий раз (на некоей Анне Ивановне). Некоторое время он жил в Тбилиси, но Белобородов нашел его там опять. Следы Белобородова обрываются в 1938 году. В 1941 году Семенов был арестован снова и на этот раз он был приговорен к тюрьме на 10 лет. Дальнейшие события рассказаны в статье выше.
Семенов не имел детей после первого брака. Судьбы Владимира и Константина неизвестны. Его сын Юрий в 1998 году был жив. Юрий Филиппович Семенов не претендовал на российский престол и место в Доме Романовых. Он хотел знать правду только.
Филипп Семенов был женат четыре раза. Первый раз он женился в 1930 году (под фамилией Ирин), его жену звали Софья. В этом первом браке родились три сына: Юрий, Владимир и Константин. В Ленинграде его нашел А.Г.Белобородов – тот самый, который был председатель президиума Уральского областного Совета в 1918 году. Он знал тайну и шантажировал Ирина и требовал денег. Семья бежала от его преследований в Самарканд, где Ирин изменил фамилию на Семенов. Он работал бухгалтером в Самарканде. Однако, Белобородов нашел его в Самарканде также и вновь начал вымогать деньги. Дважды Семенов сообщал Белобородову места расположения тайных кладов Царской семьи, но Белобородов требовал денег снова и снова. Семенов начал красть казенные деньги и был осужден на тюремное заключение на 3 года. Он бежал из тюрьмы. Потом он был женат второй раз (на некоей Асе) и третий раз (на некоей Анне Ивановне). Некоторое время он жил в Тбилиси, но Белобородов нашел его там опять. Следы Белобородова обрываются в 1938 году. В 1941 году Семенов был арестован снова и на этот раз он был приговорен к тюрьме на 10 лет. Дальнейшие события рассказаны в статье выше.
Семенов не имел детей после первого брака. Судьбы Владимира и Константина неизвестны. Его сын Юрий в 1998 году был жив. Юрий Филиппович Семенов не претендовал на российский престол и место в Доме Романовых. Он хотел знать правду только.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
5 сентября 2007 года газета «Аргументы и факты» опубликовала заметку «Цесаревич-буденновец?» (автор Савелий Каштинский). В основном там была информация (о Ф.Семенове) аналогичная книге Радзинского. Однако, было и нечто новое:
«От первого брака у Семёнова осталось три сына — Юрий, Владимир, Константин. А у них рождались только дочери, всего шесть.
В конце 90-х по инициативе английской «Daily Express» старший сын Юрий сдал кровь для генетической экспертизы. Проводил её в Олдермастенской лаборатории (Англия) Питер Гил. Сравнивали ДНК «внука» Николая II Юрия Филипповича Семёнова и английского принца Филиппа — родственника Романовых через английскую королеву Викторию. Из трёх тестов два совпали, а третий оказался нейтральным».
«От первого брака у Семёнова осталось три сына — Юрий, Владимир, Константин. А у них рождались только дочери, всего шесть.
В конце 90-х по инициативе английской «Daily Express» старший сын Юрий сдал кровь для генетической экспертизы. Проводил её в Олдермастенской лаборатории (Англия) Питер Гил. Сравнивали ДНК «внука» Николая II Юрия Филипповича Семёнова и английского принца Филиппа — родственника Романовых через английскую королеву Викторию. Из трёх тестов два совпали, а третий оказался нейтральным».
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Всего, начиная с 1918 года, было известно 11 «претендентов-Алексеев». Наиболее вероятные претенденты – это Филипп Семенов (умер в 1979) и Василий Филатов (умер в 1988), а также Хейно Таммет (он имел крипторхизм, но не болел гемофилией). Сын Василия Филатова, Олег живет в Санкт-Петербурге по настоящее время. Внешне он весьма похож на Николая II.
Я не знаю, кто из троих (Семенов или Филатов, или Хейно Таммет) мог быть спасшимся цесаревичем Алексеем. Однако, медицинская статистика убедительно говорит за Филиппа Семенова.
Борис Романов
P.S. 18 сентября 2007 года на телеканале «Региональное телевидение» (РенТВ)был показан документальный фильм «Романовы. Воскрешение после казни». Фильм выражает официальную точку зрения о претендентах на «роль» спасшихся Анастасию и Алексея.
Главная мысль фильма: претенденты имеют корыстные интересы получить зарубежные банковские вклады Николая II. По разным оценкам, в настоящее время сумма этих вкладов в Англии составляет от 100 миллиардов до 2 триллионов долларов (наиболее вероятно, от 100 до 400 миллиардов долларов).
Aнна Aндерсон упомянута вскользь (как польская самозванка) – впрочем, было сказано о том, что суды в 1938-1977 не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть ее идентичность.. Основное внимание в фильме уделено Наталии Белиходзе (1901-2000, «Анастасия») и ныне здравствующему Олегу Филатову («внук Николая»).
Наталия Белиходзе жила в Сухуми, потом в Тбилиси. В 1994 и 1997 годах она обращалась в суд Тбилиси для признания ее Анастасией. Однако, судебные заседания не состоялись из-за ее неявки [?-БР]. Она утверждала, что ВСЯ семья была спасена. Умерла в 2000. Посмертная генетическая экспертиза не подтвердила ее родство с Царской семьей [с останками 1998 года, Санкт-Петербург? - БР].
Я думаю, что прав екатеринбургский исследователь Владимир Винер: Наталия Белиходзе была членом семьи-дублера (Березкины), которые жили в Сухуми (Царская семья имела несколько «семей-дублеров», которые после ноября 1917 года были «вычислены» чекистами по захваченным ими документам охранки и сами семьи затем были захвачены большевиками).
Что касается Олега Филатова (сына Василия Филатова), то судебная генетическая экспертиза в Германии подтвердила его родство с останками 1998 года, перезахороненными в Санкт-Петербурге. Олег Филатов сказал в этом фильме, что ВСЕ документы, подтверждающие его родство с Царской семьей, находятся на хранении в Международном суде в Гааге, – от себя добавлю, что, по мнению В.Винера (Екатеринбург) Филатовы также были «двойниками» Царской семьи. Но если Березкины были переправлены чекистами в Сухуми и использовались затем чекистами (НКВД, МГБ) для контроля за монархистами (некоторые из которых посещали их), то семья Филатовых, вероятно, была расстреляна в Екатеринбурге в тот же день, что и Царская семья – так считает В.Винер. Если В.Винер прав, то в Санкт-Петербурге в 1998 году захоронили останки семьи Филатовых…
Диктор фильма, о котором я рассказываю здесь («официальная точка зрения») сказал, что претензии Филатова до сих пор не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты.
В начале и в конце фильма выражена надежда, что новая находка новых Екатеринбургских останков (Алексей и Мария) «расставит все точки над i».
Дважды в фильме было сказано, что официальные свидетельства о смерти всех членов Царской семьи были выписаны в 1998 году (на смерть Алексей и Мария – «заочные свидетельства о смерти», поэтому любой претендент теперь (после 1998 года) будет вынужден сам доказывать свое «я» против государства.
Я рассказал здесь об этом фильме, так как в нем, похоже, выражена официальная точка зрения на проблему претендентов. Филипп Григорьевич Семенов, насколько я помню, в фильме не был упомянут.
Я не знаю, кто из троих (Семенов или Филатов, или Хейно Таммет) мог быть спасшимся цесаревичем Алексеем. Однако, медицинская статистика убедительно говорит за Филиппа Семенова.
Борис Романов
P.S. 18 сентября 2007 года на телеканале «Региональное телевидение» (РенТВ)был показан документальный фильм «Романовы. Воскрешение после казни». Фильм выражает официальную точку зрения о претендентах на «роль» спасшихся Анастасию и Алексея.
Главная мысль фильма: претенденты имеют корыстные интересы получить зарубежные банковские вклады Николая II. По разным оценкам, в настоящее время сумма этих вкладов в Англии составляет от 100 миллиардов до 2 триллионов долларов (наиболее вероятно, от 100 до 400 миллиардов долларов).
Aнна Aндерсон упомянута вскользь (как польская самозванка) – впрочем, было сказано о том, что суды в 1938-1977 не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть ее идентичность.. Основное внимание в фильме уделено Наталии Белиходзе (1901-2000, «Анастасия») и ныне здравствующему Олегу Филатову («внук Николая»).
Наталия Белиходзе жила в Сухуми, потом в Тбилиси. В 1994 и 1997 годах она обращалась в суд Тбилиси для признания ее Анастасией. Однако, судебные заседания не состоялись из-за ее неявки [?-БР]. Она утверждала, что ВСЯ семья была спасена. Умерла в 2000. Посмертная генетическая экспертиза не подтвердила ее родство с Царской семьей [с останками 1998 года, Санкт-Петербург? - БР].
Я думаю, что прав екатеринбургский исследователь Владимир Винер: Наталия Белиходзе была членом семьи-дублера (Березкины), которые жили в Сухуми (Царская семья имела несколько «семей-дублеров», которые после ноября 1917 года были «вычислены» чекистами по захваченным ими документам охранки и сами семьи затем были захвачены большевиками).
Что касается Олега Филатова (сына Василия Филатова), то судебная генетическая экспертиза в Германии подтвердила его родство с останками 1998 года, перезахороненными в Санкт-Петербурге. Олег Филатов сказал в этом фильме, что ВСЕ документы, подтверждающие его родство с Царской семьей, находятся на хранении в Международном суде в Гааге, – от себя добавлю, что, по мнению В.Винера (Екатеринбург) Филатовы также были «двойниками» Царской семьи. Но если Березкины были переправлены чекистами в Сухуми и использовались затем чекистами (НКВД, МГБ) для контроля за монархистами (некоторые из которых посещали их), то семья Филатовых, вероятно, была расстреляна в Екатеринбурге в тот же день, что и Царская семья – так считает В.Винер. Если В.Винер прав, то в Санкт-Петербурге в 1998 году захоронили останки семьи Филатовых…
Диктор фильма, о котором я рассказываю здесь («официальная точка зрения») сказал, что претензии Филатова до сих пор не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты.
В начале и в конце фильма выражена надежда, что новая находка новых Екатеринбургских останков (Алексей и Мария) «расставит все точки над i».
Дважды в фильме было сказано, что официальные свидетельства о смерти всех членов Царской семьи были выписаны в 1998 году (на смерть Алексей и Мария – «заочные свидетельства о смерти», поэтому любой претендент теперь (после 1998 года) будет вынужден сам доказывать свое «я» против государства.
Я рассказал здесь об этом фильме, так как в нем, похоже, выражена официальная точка зрения на проблему претендентов. Филипп Григорьевич Семенов, насколько я помню, в фильме не был упомянут.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
ГЕНДЕЛЕВИЧ/ ГЕНДЕЛИОВИЧ/ ГИНДЕЛЕВИЧ Большое Быково, Слуцк, Слоним, Санкт-Петербург, Польша
Интервью с Инной и Михаилом
Тайна сына последнего российского царя
Автор: Исаак Трабский
Тайна сына последнего российского царя
(Или «настоящим профессором может считаться лишь профессор в третьем поколении»)
Раньше было принято, что специальность деда переходила к отцу, а от отца к сыну... О том, как в одной из семей бережно сохраняется та старая добрая традиция преемственности поколений, я узнал во время встреч с приятной супружеской парой, бывшими жителями города Пушкина, что под Санкт-Петербургом, - врачами Инной и Юрием Мушкиными.
Выпускники Педиатрического института, интереснейшие люди и страстные библиоманы, они всю свою долгую трудовую жизнь лечили детей. По воскресным дням мы общаемся в местном «Circle of Friends» («Клубе друзей»). И, естественно, не раз наши беседы велись об их любимом Санкт-Петербурге и его многострадальной истории. Однажды разговор зашел о трагической судьбе семьи последнего русского царя Николая Второго.
- Вы, конечно, знаете, что семья царя была безжалостно расстреляна большевиками в июле 1918 года в Екатеринбурге, а в 1991 году под этим городом были найдены их останки, - напомнил Юрий. Тогда археологи извлекли девять скелетов. Они принадлежали Николаю Второму, его жене Александре Фёдоровне и троим из пятерых детей. Четыре скелета - троим слугам и доктору Боткину - семейному врачу. В 1998 году специалисты подтвердили идентичность ДНК членов царской семьи, и эти останки были перезахоронены в Петропавловском соборе Санкт- Петербурга.
- Да, но были обнаружены и перезахоронены останки лишь троих детей царя Николая, а что же произошло ещё с двумя его детьми Алексеем и Марией? - поинтересовался я.
- Никаких следов сожжения их трупов, несмотря на долгие поиски, тогда найти так и не удалось. Действительно ли их тела были сожжены или же им удалось спастись это до сих пор остаётся тайной. Но вы, наверное, не поверите, - как-то загадочно, полушепотом произнес Юрий, - что к разгадке этой тайны некоторым образом оказалась причастна наша семья...А вот об этом лучше сможет рассказать моя супруга.
- Мой отец, Самуил Ильич Генделевич,- продолжила нашу беседу Инна, - родился в 1900 году в белорусском городе Слуцке, в большой многодетной еврейской семье. Он был десятым ребенком. И только с помощью старших братьев смог получить блестящее образование и стать первым в поколении врачом нашей семьи(фото). Окончив аспирантуру в клинике великого невролога, психиатра и психолога Владимира Михайловича Бехтерева, отец позже работал деканом лечебного факультета и на кафедре психиатрии 2-го Ленинградского мединститута. С первых дней войны ушел на фронт, был начальником эвакогоспиталя в Карелии, затем главным психиатром Карельского фронта. После Победы продолжил работу в своём институте, а также консультировал многие психиатрические больницы. Это было время разгула сталинских репрессий, борьбы с «космополитами» и «сионистами». Наверное, поэтому папа о своей работе никогда никому не рассказывал.
Лишь в годы горбачевской перестройки мы случайно увидели в журнале «Огонёк» письмо врача-психиатра из Петрозаводска Далилы Кауфман, которое для нас явилось настоящей сенсацией. В нём была описана одна необычная консультация моего отца, тайну о которой он хранил до конца жизни. Позже драматург и писатель Эдвард Радзинский более подробно описал этот случай в главе «Гость» его книги «Господи... Спаси и усмири Россию. Николай Второй: жизнь и смерть»». В январе 1949 года в психиатрическую больницу Петрозаводска из лагеря в состоянии острого психоза доставили заключенного - 45-летнего Филиппа Григорьевича Семёнова. Он оказался интеллигентным, превосходно воспитанным человеком, владеющим несколькими языками. Однажды этот больной признался, что он сын Николая Второго и наследник престола. Врачи, как было принято в таких случаях, заключили: «обычный параноидальный синдром с манией величия». Но в процессе общения с Семёновым этот диагноз постепенно начал подвергаться сомнению... Когда больного спросили, как же он смог остаться живым во время расстрела его семьи в Екатеринбурге, он ответил, что тогда отец его обнял и прижал лицом к себе. Услышав выстрелы, он был ранен в ягодицу (остался шрам), потерял сознание, а очнулся в незнакомом подвале, где его долго лечил какой-то человек, который через несколько месяцев перевёз мальчика в Петроград, поселил в особняке на Миллионной улице, и дал ему имя Владимир Ирин. Но цесаревич сбежал и пошел добровольцем в Красную Армию, окончил школу красных командиров и командовал эскадроном в 1-й Конной армии Будённого. Воевал против Врангеля и басмачей. За храбрость Ворошилов вручил Владимиру Ирину грамоту. Был женат (имя жены Ася). После военной службы он присвоил себе имя умершего родственника жены Филиппа Григорьевича Семёнова, окончил Плехановский институт, работал экономистом на стройках Средней Азии... Он также рассказал, что всю жизнь его преследует некто Белобородов, который, зная о его тайне, заставил Семёнова пойти на хищения, за что он и получил 10 лет лагерей.
В то время консультантом этой больницы был мой отец, один из лучших в стране психиатров... Ему представили Семёнова. Внешнее сходство пациента с Романовыми ему сразу же бросилось в глаза.(фото) Особенно пациент был похож не на «отца» Николая Второго, а на «прадеда» Николая Первого(фото). Год рождения - 1904, как и цесаревича. Папа, который великолепно разбирался во всем, что касалось жизни царского двора, в течение 3-х часов устроил необычному пациенту строжайший экзамен - о расположении всех покоев Зимнего и загородных дворцов царя, об именах и титулах всех членов царской семьи… Семёнов отвечал спокойно, точно и без запинок («здоровым людям не свойственна истерика»). А когда папа осмотрел тело пациента и тщательно изучил историю его болезни, оказалось, что у больного гематурия (последствие болезни несвёртываемости крови - гемофилии) и крипторхизм (неопущение одного яичка). Именно этими болезнями в детстве страдал цесаревич... Что же делать? Врач Далила Кауфман, которая хранила в своей памяти эту историю более сорока лет, писала: «Консультант разъяснил нам ситуацию... - либо поставить диагноз «паранойа в стадии хорошей ремиссии» с возможностью использовать больного на прежних работах по месту заключения, либо признать случай неясным, требующим дополнительного обследования в больнице. Но в этом-то случае... органы прокурорского надзора пришлют следователя по особо важным делам из Москвы... И если бы консультант и карельские врачи взяли на себя ответственность заявить, что Семенов и впрямь может являться наследником престола, то в скором времени ни наследника престола, ни консультанта, ни самих врачей было бы не отыскать…
Взвесив эти возможности, - писала Д. Кауфман,- мы сочли за благо для больного выставить ему этот самый диагноз, в котором совсем не были уверены, и вернуть его в лагерь... Пациент был согласен с нашим решением, и мы расстались друзьями…».
Так благодаря отцу была сохранена жизнь Филиппа Григорьевича Семёнова. Его уже давно нет, а тайна осталась. Как и множество вопросов в этой истории. В каких школах могли Семёнова научить стольким языкам? Откуда такие поразительные физиологические и медицинские совпадения его с цесаревичем Алексеем, останки которого так до сих пор и не найдены.
Открывшиеся в последние годы обстоятельства позволяют считать, что у Филиппа Григорьевича Семёнова, который умер в 1971 году и похоронен в тогдашнем Ленинграде, от первого брака было три сына - Юрий, Владимир и Константин. В конце 90-х годов по инициативе английской газеты «Daily Express» старший сын Юрий сдал кровь для генетической экспертизы. В Олдермастенской лаборатории (Англия) сравнивали ДНК «внука» Николая Второго - Юрия Филипповича Семёнова - и английского принца Филиппа - родственника Романовых через английскую королеву Викторию. Из трёх тестов два...совпали, а третий оказался нейтральным…
-Вот такая история одной из волнующих загадок ХХ века, к которой был причастен Самуил Ильич Генделевич - первый из четырёх поколений нашей врачебной семьи. Ко второму поколению, естественно, относимся мы с Инной, - продолжает рассказ Юрий Мушкин. А третье поколение - это наши дети: дочь Елена – педиатр, которая сейчас работает в лаборатории Мичиганского университета и сын Александр, к которому, вполне подходит выражение: «настоящим профессором может считаться лишь профессор в третьем поколении». Так получилось с ним...
(Александр, которому нет ещё и пятидесяти,- известный российский хирург, доктор медицинских наук, профессор кафедры детской травматологии и ортопедии Санкт-Петербургской медицинской академии последипломного образования, руководитель отдела внелегочного туберкулеза и отделения хирургии костно-суставного туберкулеза у детей Санкт-Петербургского НИИ физиопульмонологии Минздрава России. Автор более 180 опубликованных работ, 2 книг, нескольких патентов.)
- Недавно по идее нашего сына и при его участии была проведена уникальная операция. Об этом мы узнали летом из статьи, опубликованной в питерском приложении газеты «Московский Комсомолец».)
- Мы с Инной, - заключает свой рассказ Юрий,- скромные врачи-педиатры трудного послевоенного времени, в меру своих умений и знаний честно, не считаясь с временем, лечили детей, а сейчас, понятно, очень горды выдающимися успехами нашего сына, Надеемся, что наши внуки, студенты-третьекурсники (Михаил -российского, а Тана - американского университетов), - будущее четвёртое поколение нашей семьи врачей, добьются того, чего не могли в силу разных обстоятельств достигнуть их прадед и мы.
Тайна сына последнего российского царя
Автор: Исаак Трабский
Тайна сына последнего российского царя
(Или «настоящим профессором может считаться лишь профессор в третьем поколении»)
Раньше было принято, что специальность деда переходила к отцу, а от отца к сыну... О том, как в одной из семей бережно сохраняется та старая добрая традиция преемственности поколений, я узнал во время встреч с приятной супружеской парой, бывшими жителями города Пушкина, что под Санкт-Петербургом, - врачами Инной и Юрием Мушкиными.
Выпускники Педиатрического института, интереснейшие люди и страстные библиоманы, они всю свою долгую трудовую жизнь лечили детей. По воскресным дням мы общаемся в местном «Circle of Friends» («Клубе друзей»). И, естественно, не раз наши беседы велись об их любимом Санкт-Петербурге и его многострадальной истории. Однажды разговор зашел о трагической судьбе семьи последнего русского царя Николая Второго.
- Вы, конечно, знаете, что семья царя была безжалостно расстреляна большевиками в июле 1918 года в Екатеринбурге, а в 1991 году под этим городом были найдены их останки, - напомнил Юрий. Тогда археологи извлекли девять скелетов. Они принадлежали Николаю Второму, его жене Александре Фёдоровне и троим из пятерых детей. Четыре скелета - троим слугам и доктору Боткину - семейному врачу. В 1998 году специалисты подтвердили идентичность ДНК членов царской семьи, и эти останки были перезахоронены в Петропавловском соборе Санкт- Петербурга.
- Да, но были обнаружены и перезахоронены останки лишь троих детей царя Николая, а что же произошло ещё с двумя его детьми Алексеем и Марией? - поинтересовался я.
- Никаких следов сожжения их трупов, несмотря на долгие поиски, тогда найти так и не удалось. Действительно ли их тела были сожжены или же им удалось спастись это до сих пор остаётся тайной. Но вы, наверное, не поверите, - как-то загадочно, полушепотом произнес Юрий, - что к разгадке этой тайны некоторым образом оказалась причастна наша семья...А вот об этом лучше сможет рассказать моя супруга.
- Мой отец, Самуил Ильич Генделевич,- продолжила нашу беседу Инна, - родился в 1900 году в белорусском городе Слуцке, в большой многодетной еврейской семье. Он был десятым ребенком. И только с помощью старших братьев смог получить блестящее образование и стать первым в поколении врачом нашей семьи(фото). Окончив аспирантуру в клинике великого невролога, психиатра и психолога Владимира Михайловича Бехтерева, отец позже работал деканом лечебного факультета и на кафедре психиатрии 2-го Ленинградского мединститута. С первых дней войны ушел на фронт, был начальником эвакогоспиталя в Карелии, затем главным психиатром Карельского фронта. После Победы продолжил работу в своём институте, а также консультировал многие психиатрические больницы. Это было время разгула сталинских репрессий, борьбы с «космополитами» и «сионистами». Наверное, поэтому папа о своей работе никогда никому не рассказывал.
Лишь в годы горбачевской перестройки мы случайно увидели в журнале «Огонёк» письмо врача-психиатра из Петрозаводска Далилы Кауфман, которое для нас явилось настоящей сенсацией. В нём была описана одна необычная консультация моего отца, тайну о которой он хранил до конца жизни. Позже драматург и писатель Эдвард Радзинский более подробно описал этот случай в главе «Гость» его книги «Господи... Спаси и усмири Россию. Николай Второй: жизнь и смерть»». В январе 1949 года в психиатрическую больницу Петрозаводска из лагеря в состоянии острого психоза доставили заключенного - 45-летнего Филиппа Григорьевича Семёнова. Он оказался интеллигентным, превосходно воспитанным человеком, владеющим несколькими языками. Однажды этот больной признался, что он сын Николая Второго и наследник престола. Врачи, как было принято в таких случаях, заключили: «обычный параноидальный синдром с манией величия». Но в процессе общения с Семёновым этот диагноз постепенно начал подвергаться сомнению... Когда больного спросили, как же он смог остаться живым во время расстрела его семьи в Екатеринбурге, он ответил, что тогда отец его обнял и прижал лицом к себе. Услышав выстрелы, он был ранен в ягодицу (остался шрам), потерял сознание, а очнулся в незнакомом подвале, где его долго лечил какой-то человек, который через несколько месяцев перевёз мальчика в Петроград, поселил в особняке на Миллионной улице, и дал ему имя Владимир Ирин. Но цесаревич сбежал и пошел добровольцем в Красную Армию, окончил школу красных командиров и командовал эскадроном в 1-й Конной армии Будённого. Воевал против Врангеля и басмачей. За храбрость Ворошилов вручил Владимиру Ирину грамоту. Был женат (имя жены Ася). После военной службы он присвоил себе имя умершего родственника жены Филиппа Григорьевича Семёнова, окончил Плехановский институт, работал экономистом на стройках Средней Азии... Он также рассказал, что всю жизнь его преследует некто Белобородов, который, зная о его тайне, заставил Семёнова пойти на хищения, за что он и получил 10 лет лагерей.
В то время консультантом этой больницы был мой отец, один из лучших в стране психиатров... Ему представили Семёнова. Внешнее сходство пациента с Романовыми ему сразу же бросилось в глаза.(фото) Особенно пациент был похож не на «отца» Николая Второго, а на «прадеда» Николая Первого(фото). Год рождения - 1904, как и цесаревича. Папа, который великолепно разбирался во всем, что касалось жизни царского двора, в течение 3-х часов устроил необычному пациенту строжайший экзамен - о расположении всех покоев Зимнего и загородных дворцов царя, об именах и титулах всех членов царской семьи… Семёнов отвечал спокойно, точно и без запинок («здоровым людям не свойственна истерика»). А когда папа осмотрел тело пациента и тщательно изучил историю его болезни, оказалось, что у больного гематурия (последствие болезни несвёртываемости крови - гемофилии) и крипторхизм (неопущение одного яичка). Именно этими болезнями в детстве страдал цесаревич... Что же делать? Врач Далила Кауфман, которая хранила в своей памяти эту историю более сорока лет, писала: «Консультант разъяснил нам ситуацию... - либо поставить диагноз «паранойа в стадии хорошей ремиссии» с возможностью использовать больного на прежних работах по месту заключения, либо признать случай неясным, требующим дополнительного обследования в больнице. Но в этом-то случае... органы прокурорского надзора пришлют следователя по особо важным делам из Москвы... И если бы консультант и карельские врачи взяли на себя ответственность заявить, что Семенов и впрямь может являться наследником престола, то в скором времени ни наследника престола, ни консультанта, ни самих врачей было бы не отыскать…
Взвесив эти возможности, - писала Д. Кауфман,- мы сочли за благо для больного выставить ему этот самый диагноз, в котором совсем не были уверены, и вернуть его в лагерь... Пациент был согласен с нашим решением, и мы расстались друзьями…».
Так благодаря отцу была сохранена жизнь Филиппа Григорьевича Семёнова. Его уже давно нет, а тайна осталась. Как и множество вопросов в этой истории. В каких школах могли Семёнова научить стольким языкам? Откуда такие поразительные физиологические и медицинские совпадения его с цесаревичем Алексеем, останки которого так до сих пор и не найдены.
Открывшиеся в последние годы обстоятельства позволяют считать, что у Филиппа Григорьевича Семёнова, который умер в 1971 году и похоронен в тогдашнем Ленинграде, от первого брака было три сына - Юрий, Владимир и Константин. В конце 90-х годов по инициативе английской газеты «Daily Express» старший сын Юрий сдал кровь для генетической экспертизы. В Олдермастенской лаборатории (Англия) сравнивали ДНК «внука» Николая Второго - Юрия Филипповича Семёнова - и английского принца Филиппа - родственника Романовых через английскую королеву Викторию. Из трёх тестов два...совпали, а третий оказался нейтральным…
-Вот такая история одной из волнующих загадок ХХ века, к которой был причастен Самуил Ильич Генделевич - первый из четырёх поколений нашей врачебной семьи. Ко второму поколению, естественно, относимся мы с Инной, - продолжает рассказ Юрий Мушкин. А третье поколение - это наши дети: дочь Елена – педиатр, которая сейчас работает в лаборатории Мичиганского университета и сын Александр, к которому, вполне подходит выражение: «настоящим профессором может считаться лишь профессор в третьем поколении». Так получилось с ним...
(Александр, которому нет ещё и пятидесяти,- известный российский хирург, доктор медицинских наук, профессор кафедры детской травматологии и ортопедии Санкт-Петербургской медицинской академии последипломного образования, руководитель отдела внелегочного туберкулеза и отделения хирургии костно-суставного туберкулеза у детей Санкт-Петербургского НИИ физиопульмонологии Минздрава России. Автор более 180 опубликованных работ, 2 книг, нескольких патентов.)
- Недавно по идее нашего сына и при его участии была проведена уникальная операция. Об этом мы узнали летом из статьи, опубликованной в питерском приложении газеты «Московский Комсомолец».)
- Мы с Инной, - заключает свой рассказ Юрий,- скромные врачи-педиатры трудного послевоенного времени, в меру своих умений и знаний честно, не считаясь с временем, лечили детей, а сейчас, понятно, очень горды выдающимися успехами нашего сына, Надеемся, что наши внуки, студенты-третьекурсники (Михаил -российского, а Тана - американского университетов), - будущее четвёртое поколение нашей семьи врачей, добьются того, чего не могли в силу разных обстоятельств достигнуть их прадед и мы.
Генделевич Генделиович д. Большое Быково, г. Слуцк, г.Слоним, г.СПБ
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск
Лифшиц-Озерские. Брянская область, Унеча, Почеп, Стародуб
Гольдберг. Варшава, Снятын, Бийск, Минск