Судьбы евреев-красноармейцев - военнопленных и остарбайтеров

[OGORN]

Леонид Котляр "Моя солдатская судьба".

Уникальная судьба еврея-красноармейца, учителя из Киева, военнопленного и остарбайтера, чудом спасшегося, дважды побывавшем в плен, , после долгих мытараств вернувшегося из Штутгарта в СССР и невероятным образом избежавшего Гулага.

Читать книгу здесь: http://flibusta.site/b/319865/read#n_88

Из предисловие к книге
ПРАЩА ЛЕОНИДА, ИЛИ ВЫСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ ПЛЕНА/ П. М.Полян/

.. Бесхитростное изложение обстоятельств и вех жизни одного из миллионов участников войны, уцелевших счастливчиков из числа победителей, и, наверное, одного из тысяч, кому захотелось об этом написать...

Но судьба судьбе рознь, и «солдатская судьба» Котляра не просто нетипична — она уникальна. И не тем, что его непосредственное участие в боевых действиях ограничилось одним месяцем и свелось к почти что незамедлительному попаданию в плен — и таких красноармейцев миллионы!

Уникальна она и не тем, что он в плену выжил — это удавалось, правда, лишь каждым двум из пяти, но и таких везунов все еще миллионы!

Леонид Исаакович Котляр был евреем, и его и без того распоследний в иерархии пленников статус советского военнопленного (какие к черту Женевские конвенции и прочие нежности?!) должен быть помножен на «коэффициент Холокоста» как однозначного немецкого ответа на окончательное решение еврейского вопроса. Иного, кроме смерти, таким, как он, такие оберменши, как немцы, предложить не могли.

Мало того, именно советским военнопленным-евреям выпало стать первыми де-факто жертвами Холокоста на территории СССР: их систематическое и подкрепленное немецкими нормативными актами физическое уничтожение началось уже 22 июня 1941 года, поскольку «Приказ о комиссарах» от 5 мая 1941 года целил, пусть и не называя по имени, и в них.

Таких — еврейской национальности — советских военнопленных в запачканной их кровью руках вермахта оказалось порядка 85 тысяч человек. Число уцелевших среди них известно не из оценок, а из репатриационной статистики: немногим меньше 5 тысяч человек.Иными словами, смертность в 94 % — абсолютный людоедский рекорд Гитлера!

Недаром пресловутое «Жиды и комиссары, выходи!», звучавшее в каждом лагере и на любом построении, звенело в ушах всех военнопленных (а не только еврейских) и запечатлелось в большинстве их воспоминаний. А у еврейских и подавно!

Но Леониду Котляру посчастливилось попасть в число этих уцелевших.
Так, он первым описал такой хитроумный способ выявления немцами «затаившихся евреев», как сортировку по национальностям:

«…Из строя стали вызывать и собирать в отдельные группы людей по национальностям. Начали, как всегда, с евреев, но никто не вышел и никого не выдали. Затем по команде выходили и строились в группы русские, украинцы, татары, белорусы, грузины и т. д. В этой сортировке я почувствовал для себя особую опасность. Строй пленных быстро таял, превращаясь в отдельные группы и группки. В иных оказывалось всего по пять-шесть человек. Я не рискнул выйти из строя ни когда вызывали русских и украинцев, ни, тем более, — татар или армян. Стоило кому-нибудь из них усомниться в моей принадлежности к его национальности — и доказывать обратное будет очень трудно.

Я лихорадочно искал единственно правильный выход. Когда времени у меня почти уже не осталось, я вспомнил, как однажды в минометной роте, куда я ежедневно наведывался как связист штаба батальона, меня спросили о моей национальности. Я предложил им самим угадать. Никто не угадал, но среди прочих было произнесено слово «цыган». За это слово я и ухватился, как за соломинку, когда операция подошла к концу и нас осталось только два человека. Иссяк и список национальностей в руках у переводчика, который немедленно обратился к стоящему рядом со мной смуглому человеку с грустными навыкате глазами и огромным носом:

— А ты какой национальности?

— Юда! — нетерпеливо выкрикнул кто-то из любителей пошутить.

Кто-то засмеялся, послышались еще голоса: «юда! юда!», но тут же все смолкло, потому что крикуны получили палкой по голове за нарушение порядка. В наступившей мертвой тишине прозвучал тихий ответ:

— Ми — мариупольски грэк.

Последовал короткий взрыв смеха.

Не дожидаясь приглашения, я сказал, что моя мать украинка, а отец — цыган. И тотчас последовал ответ немца, выслушавшего переводчика:

— Нах дер мутер! Украйнер!

— Украинец! — перевел переводчик.

Приговор был окончательным, и я был определен в ряды украинцев. Теперь любой, кому пришла бы в голову фантазия что-либо возразить по этому поводу, рисковал схлопотать палкой по голове. Немцы возражений не терпели».


Отметим и нетривиальность принятого им здесь выбора: случаи маскировки под русских, украинцев, армян, татар или грузин в этой же ситуации относительно часты, а вот под цыган — единичны.

В процитированном фрагменте — лишь один из эпизодов, связанных с выяснением национальности автора. Всего же таких «эпизодов» я насчитал шестнадцать (в действительности их было наверняка больше): шесть в лагерях для военнопленных, восемь во время вольного батрачества по украинским селам и еще два — медицинские проверки на пути в Германию. Каждый из них запросто мог бы завершиться «селекцией» и смертью того, кого спрашивают.

Ни один из них не был чистым везением: всякий раз Котляр делал или говорил то и только то, что могло бы отвести удар и спасти. И это не было актом инстинктивного и любой ценой выживания — это было его борьбой и его подвигом, смыслом его жизни и, если хотите, его пращой Давида. «Если еврей, — писал он, — с сентября 1941-го все еще не разоблачен немцами, если он проявил столько изобретательности и воли, мужества и хладнокровия и Господь Бог ему помогал в самых безнадежных ситуациях, то он уже просто не имеет права добровольно отказаться от борьбы. Такой поступок означал бы акт капитуляции человека, дерзнувшего в одиночку вступить в единоборство с огромным, четко отлаженным механизмом массового истребления евреев».

...Но вернемся к траектории судьбы Леонида Котляра, соединившей в себе даже не две, а три ипостаси — еврея, военнопленного (или «пленяги», как он выражается) и еще угнанного в Германию гражданского принудительного рабочего («остарбайтера», если по-немецки, или, в русифицированной версии, «остовца»). Успешно пройдя селекцию и «переложившись» в Леонтия Котлярчука, украинца по матери и киевлянина по местожительству, он вытащил дважды счастливый билет. Лагерная комиссия под руководством «особиста» из СД освободила Котлярчука из состояния военного плена и отпустила его, отныне свободного цивилиста,из Николаевского шталага домой, в Киев, снабдив на дорогу хлебом и «аусвайсом»!

«Домой», понятно, «Котлярчук» не спешил, а по дороге застревал и кантовался где только мог, — сначала в селе Малиновка Еланецкого района Николаевской области — при пасеке, а потом на хуторе Петровский соседнего Братского района — пастухом. Но осенью 1942 года Украину накрыла очередная (третья по счету) волна заукелевских вербовочных кампаний,[8] и 3 октября староста Петровского закрыл спущенную ему разнарядку двумя прибившимися к хутору «оцивиленными» военнопленными, в том числе и Котлярчуком.

А тот, благополучно пройдя два чистилища медосмотров (обоих врачей, кроме отсутствия признаков венерических болезней, ничто более не заинтересовало), уже через несколько дней сидел вместе с другими угнанными в эшелоне, направлявшемся из Вознесенска в Германию, куда и прибыл (в Нюрнберг) уже 12 октября. Попав по распределению на завод «Зюддейче Кюлерфабрик Юлиус Фридрих Бер» в Штутгарте, изготовлявший всевозможные радиаторы для двигателей внутреннего сгорания, он проработал на нем слесарем все два с половиной года, что отделяли Штутгарт от 19 апреля 1945 года — дня освобождения города американцами.

Котляр и здесь по-прежнему сильно рисковал своей жизнью, но уже не как потаенный еврей. Он рисковал как остовец, на которого американская или английская бомба может упасть в точности так же, как и на его бригадира-немца. И еще как советский патриот, мучающийся от того, что объективно работает на врага и посему старающийся не только быть ему «минимально полезным», но и идущего порой на настоящий и сопряженный с колоссальным риском саботажа.
...

7 августа 1945 года Леонид Котляр начал свой репатриантский путь из Штутгарта в Киев: дорога растянулась на бесконечные 16 месяцев, из них 6 в Германии. Станциями на ней послужили армейский сборный пункт в Галле, фильтрационный лагерь в Цербсте (фильтрационный «экзамен» он сдал на «отлично», не попав на крючок эмиграции в Польшу), школа сержантов в Потсдаме и Битгерфельде, казармы в Виттенберге и, уже с марта 1946 года, дивизионные бараки в Песочном под Костромой. В Киев Котляр приехал 5 декабря 1946 года уже демобилизованным.

Надо сказать, что армия все сделала для того, чтобы рядовой (а позднее сержант) Котляр как можно быстрее реинтегрировался в настоящую советскую жизнь. Издевательства над рядовыми и вообще подчиненными — то, что Котляр еще в первую свою мобилизацию называл «армейскими забавами», — быстро избавили его от последних иллюзий и настроили на правильный, на советский лад.

А антисемитизм, с которым лоб в лоб столкнулся в Киеве его отец и, более отдаленно и косвенно, но еще в Германии и он сам, — окончательно расставил все точки над i. Собственно, ему, послевоенному советскому антисемитизму, ежемесячно крепчавшему в стране, и посвящена вся третья часть мемуаров Леонида Котляра. Сам же антисемитизм — пусть и не жидоморский, как у немцев, и не погромный, как в начале века в России, — предстает в ней тоже своего рода пленом, когтистым внутренним состоянием, из-под власти которого не хотят или не могут освободиться его адепты, они же узники.

История его отца, как и его собственная история, — не что иное, как главки ненаписанной истории антисемитизма. Сразу же после войны, задолго до истерик с «безродными космополитами» и «убийцами в белых халатах», его фирменным знаком в СССР были словечки «Ташкент», или «Ташкентский фронт». Жиды, мол, не воевали, жиды отсиживались в тылу, в эвакуации, когда русские и остальные за них кровь проливали. В этом контексте и само слово «эвакуация» — какое-то презренное и гнилое, замешанное на трусости и чуть ли не на предательстве. Все лишения, что испытывали эвакуированные сверх того, что доставалось населению тыла, — не в счет.

И когда «эвакуированные» (или, как их еще называли, «выкавыриванные») начали понемногу возвращаться в свои разрушенные города и разграбленные квартиры, почти всегда они находили в них непрошеных новых хозяев, заселившихся по немецким ордерам при оккупации и никуда не желающих уезжать. Законные хозяева превращались в просителей или истцов, отнимающих у людей жилплощадь по липовым, купленным документам и наградным листам. На их, оккупантов, стороне были и общественное мнение, и беспримерные нахрапистость и хамство, и социально близкие дворники, и даже суды, поддерживавшие старожилов лишь в тех случаях, когда однозначно просматривалось участие кого-либо из семьи эвакуированных истцов в боевых действиях (просто служба в армии не засчитывалась).

Все это — занятая комната и категорический отказ ее освободить — испытал и Исаак Моисеевич Котляр, оба сына которого, и Леонид, и Роман, положили, как он полагал, на войне свои головы, но не оставили об этом ни одной записи. Но есть в этой истории одна дополнительная краска, точнее, мерка, показывающая, как глубоко и низко может пасть человек, пускающийся в неправовой стране в такой неправедный конфликт: жилец-оккупант старательно уничтожал все письма, которые Леонид посылал — по киевскому адресу — отцу. То есть он не только покушался на жилище: не поморщившись, он покушался и на то, чтобы «отобрать» у убитого горем отца сына, а у недоумевающего сына — отца! Если бы он мог перекрыть переписку сына и с соседями — он, не задумываясь, сделал бы и это.

Наложить лапу на чужую переписку — это по-нашенски, это по-советски! Исключавшие Исаака Моисеевича из партии в 1949 году и восстанавливавшие его в ней потребовали от него перестать переписываться с американскими братом и сестрой, видите ли, интересовавшимися, уцелел ли брат Исаак и его семья после Холокоста. Обещание было дано и сдержано, но брат и сестра как бы заживо похоронены.

Своя голгофа мучений и издевательств предстояла, разумеется, и Леониду Исааковичу. Все было как бы по-старому и по-новому одновременно: причем комбинировались при этом оба несмываемых «пятна» на его биографии — родимое (национальность) и благоприобретенное (плен). Сами барьеры, в которые утыкались любые его хлопоты — и прежде всего относительно вузовской учебы или работы учителем — как правило, не артикулировались, но явственность их существования была почти что физической. Простой пример: в родной 91-й школе тот же директор, у которого Леонид до войны не только учился, но и преподавал, без звука восстановил аттестат зрелости, но работы в своей школе не предложил.

Это давление, этот гнет, этот плен ощущался Л. Котляром не только после войны, но и на протяжении всей его жизни. «Именно антисемитизм (как государственный, так и бытовой, личный) в сочетании с пятном на биографии (немецкий плен) определил мою участь на долгие десятилетия».

Но, как и в немецком плену, он, в меру сил и разума, боролся и с этими путами, боролся, как правило, в одиночку, иногда — опираясь на поддержку своих домашних. Ничего не ответил он лучшему другу на его подлый вопрос о «последней пуле», но и друг перестал для него после этого существовать. Сопротивляясь тяготам и несправедливости, он всегда искал линию разумного компромисса: так, не переставая мечтать о театре и о столичной среде, большую часть трудовой жизни он, не ропща, проучительствовал в селах и райцентрах — в Киеве бы или Москве он не нашел бы работы и не прокормил бы семью. В партию, как и в РОА, он не вступал, но и в ГУЛАГ, как и в Заксенхаузен, «солдатская судьба» его не занесла. Избегая, насколько можно, лобовых конфликтов, он не исключал и «саботаж»: так, распространять облигации среди голодающих колхозников он наотрез отказался, а от педагогической процентомании в школах или бежал (в Новосибирск), или ее «саботировал».

Нельзя не отметить того, как просто, лаконично и неприхотливо написаны эти воспоминания. Благородная скупость слога выдает не просто талант, а незаурядный творческий потенциал, оставшийся, возможно, от так и не реализованной театральной мечты...

Сразу же отмечу и богатство словаря, помноженное на цепкость памяти и чуткость к языкам: такие позабытые слова, как «твинчик», «крам», ППЖ (походно-полковая жена), предстают в соответствующих местах как совершенно органичные элементы предложения (часто еще и в индивидуализированной речи)...

Слог у Л. Котляра, повторимся, скуп и подчеркнуто антиметафоричен, но иные образы тем не менее необычайно ярки. Вот, например, фраза из описания салюта в Штутгарте в ночь с 8 на 9 мая 1945 года: «Сами звезды показались мне выстреленными только что из автоматов и ракетниц, а свет их вдруг расплылся у меня в глазах"...

Подчеркну еще две органические наклонности автора — к анализу и к точности. Они столь же отчетливо видны и внутренне аргументированны даже там, где он поневоле ошибается. Так, получив возможность заглянуть в производственную картотеку фирмы «Бер» и увидев там два типа отметки на «русских» карточках — «OST» и «KG», он решил, что «KG» (от Kriegsgefangene — военнопленные) — означает нечто иное, как те из «OST», что когда-то были «KG». Это, конечно же, не так: «KG» — это и есть «военнопленные», так же, как и остовцы, попавшие на фирму «Бер», — и именно как военнопленные.

Другая «ошибка» автора — присвоение генерал-полковнику Голикову, в октябре 1944 года возглавившему репатриационное ведомство СССР, «лавров» генерал-майора Драгуна, одного из заместителей Голикова. Миссия Драгуна действительно сидела в Париже, обладала огромной самостоятельностью, занималась еще и разведкой и, действительно, контролировала в плане репатриации почти всю Западную Европу, в том числе, и даже в особенности, французскую оккупационную зону, к которой первоначально относился и Штутгарт. Понятно, что имя Голикова было на слуху и на виду, а имя Драгуна — в тени.[10]

Но там, где нет нужды во вторичных источниках, Л. Котляр абсолютно точен и достоверен. Например, эпизод в Цербсте с особистом из фильтрационной комиссии, чье провокативное «приглашение» к эмиграции в Польшу — деталь, которая дорогого стоит.

Другая деталь — недельный общегерманский траур по Шестой армии, погибшей под Сталинградом. Применительно к рабочей команде на заводе «Бер» это выразилось в моратории на пение песен, которые обычно распевались при вечернем возвращении бригады в лагерь: «А в тот вечер мы не пели. Моросил мелкий дождь, но мы его не замечали, даже усталость и голод не казались такими уж чувствительными. И наше молчание звучало таким торжеством, как самая радостная, самая торжествующая песня!»

Воспоминания Леонида Котляра — это книга о том, как в самом последнем пленяге-еврее, закабаленном войной, геноцидом или другими обстоятельствами, жив и дышит маленький Давид, не боящийся ни врагов, ни борьбы.

[OGORN]

Автор цитируемого выше предисловия к книге Л.Котляра, Павел Маркович Полян давно и глубоко копает тему советских евреев-военнопленных во Второй мировой войне и написал немало статей и книг на эту тему. Прицепом к вышецитироанной книге (по приведенной ссылке), ее второй частью идет его фундаментальная статья "Военно-полевой холокост: Советские военнопленные-евреи как первые жертвы геноцида".

Вот отдельная , самостоятельная ссылка на нее :https://www.jewmil.com/stati/66-voenno- ... enotsida-2

Это очень серьезная работа. со множеством источников, как русско-, так и немецкоязычных , архивных документов из советских, российских и немецких архивов, книг-воспминаний выживших. и дневников руководителей Вемахта, а также других исследователей данной проблемы . Вот цитата из книги, посвященная источникам:

Источники к теме
Научная литература, специально посвященная отношению Рейха ко взятым вермахтом в плен военнослужащим-евреям — гражданам различных стран из антигитлеровской коалиции, не слишком обширна.

Применительно к советским военнопленным-евреям основополагающей, бесспорно, является статья Шмуэля Краковского «Судьба еврейских военнопленных советской и польской армий», опиравшаяся, помимо литературных, также и на архивные источники, главным образом, американские и немецкие (материалы процессов над нацистскими преступниками).[29] Она опирается отчасти на некоторые польские публикации более общего плана, где данная тема нашла освещение в ряду прочих тем.[30]

Большинство крупнейших англоязычных исследователей Холокоста или продефилировали мимо этой темы, или, как Рауль Хильберг или Питер Лонгерих, уделили ей непропорционально малое внимание, ограничиваясь несколькими случайно подобранными фактами и необычайно общими рассуждениями.[31]

Весьма скромную роль играла эта проблематика и в исследованиях немецких историков. В основном, они соприкасались с ней, рассматривая предысторию и историю таких важнейших предвоенных приказов Гитлера, как приказ «Барбаросса» от 13 мая и «Приказ о комиссарах» от 16 июня 1941 года.

Точно так же на периферии исследовательского интереса оказалась эта тема и в СССР. Даже в «Черной книге» трагедия евреев-военнопленных представлена фактически всего лишь двумя очерками.[32] Непропорционально малой и вторичной оказалась главка «Евреи-военнопленные» и в фундаментальной монографии И. Альтмана «Жертвы ненависти. Холокост в СССР. 1941–1945».[33]

В то же время весьма любопытно и, разумеется, не случайно, что в книге И.А. Дугаса и Ф.Я. Черона «Вычеркнутые из памяти. Советские военнопленные между Гитлером и Сталиным», написанной представителями «второй эмиграции» и выпущенной в Париже в 1994 году, проблематика военнопленных-евреев начисто проигнорирована.[34]

Ценнейший материал, буквально по крупицам собранный в ЦАМО, содержит сборник «Документы обвиняют. Холокост: свидетельства Красной Армии», выпущенный Ф.Д. Свердловым в серии «Российская библиотека Холокоста».[35] Скупые строки политдонесений из войск, выдержки из показаний местных жителей и допросов немецких военнопленных, акты смешанных военно-гражданских комиссий отложились, в частности, в документации политотделов Красной Армии. Они содержат множество свидетельств о еврейском геноциде на территории СССР, в том числе и самые ранние, созданные еще до формирования в 1943 году Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР (ЧГК).

Ряд ценных печатных свидетельств оставили и сами военнопленные, написавшие воспоминания. Первыми в этом ряду стали свидетельства М. Шейнмана и В. Резниченко, помещенные В. Гроссманом и И. Эренбургом в «Черную книгу».[36] Но книга эта вышла в свет на русском языке только в 1980 году, так что несколько беглых или косвенных свидетельств, как бы наудачу появившихся в 1950–1970-е годах, невольно их опередили.[37] Часть этих материалов была собрана воедино и опубликована в сборнике «Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941–1944)», выпущенном в Иерусалиме в 1991 году.[38] В 1990-е годы воспоминания и другие эго-документы уцелевших военнопленных-евреев или их нееврейских товарищей стали появляться гораздо чаще. Ограничимся здесь указаниями на книги Б.Н. Соколова «В плену» (2000 год) — своего рода «энциклопедию плена».[39] Ярким свидетельством является также книга Софьи Анваер «Кровоточит моя память…», выпущенная в 2005 году и открывшая собой серию «Человек на обочине войны».[40] Обе книги восхищают одновременно аналитическим и литературным талантом авторов.

Отдельные мемуарные свидетельства (в частности, выдержки и из воспоминаний С.И. Анваер и др.) были опубликованы и мной еще в первом издании монографии «Жертвы двух диктатур» (1996 год). Однако сама проблематика советских военнопленных-евреев была затронута в ней лишь мимоходом. Во втором издании (2002 год) этому посвящена уже отдельная глава, озаглавленная «Карательная политика Рейха на Востоке: военно-полевой холокост».[41]

Настоящее открытие и отражение тема военнопленных-евреев нашла в двухтомной монографии научного сотрудника Яд-Вашема Арона Шнеера «Плен», выпущенной в Иерусалиме в 2003 году.[42] Этот мощный эмпирический труд, посвященный плену в целом, во многом выходит за его рамки и повествует об участии евреев — и в первую очередь советских евреев — во Второй мировой войне. В двухтомнике собраны и обобщены многочисленные свидетельства, сохранившиеся как в самом Яд-Вашеме, так и в архивах постсоветских стран, а также свидетельства, добытые разысканиями самого автора. Отдавая должное необходимым обобщениям, автор ощутимо сконцентрирован на воспроизведении и осмыслении эго-документов, т. е. на индивидуальных судьбах советских военнопленных-евреев.

В 2005 году А. Шнеер и пишущий эти строки объединили свои усилия. Первоначально хотелось выявить, собрать, систематизировать и обобщить все известные эго-документы военнопленных-евреев — их воспоминания и дневники, интервью с ними или очерки о них.

Однако когда такая книга была собрана, оказалось, что материала, вопреки ожиданиям, накопилось в 1,5–2 раза больше, чем способен в себя вместить один том в издательской серии «Другая война» «Нового издательства», для которой предназначалась книга. Столь радикальное сокращение объема было процедурой небезболезненной. Попытка отобрать самые «лучшие» материалы и дать своего рода «хрестоматию» по теме не удалась в силу совершенного отсутствия критериев качества отдельного материала.

Практически единственным практикабельным критерием стал принцип первопубликации. На этом основании из корпуса были исключены тексты из «Черной книги» (1980), из сборника «Советские евреи пишут Илье Эренбургу. 1943–1966» (1993), из книги «В плену у Гитлера и Сталина. Книга памяти Макса Григорьевича Минца» (1999), многочисленные материалы из 2-го тома монографии А. Шнеера «Плен» (2003) и пространные фрагменты из книги воспоминаний С. Анваер «Кровоточит мое сердце» (2005).[43] Принцип эдиционной новизны соблюдался, впрочем, нестрого: для изданий тиражом всего в несколько сот или десятков экземпляров делались исключения.[44]

Таким образом, книга «Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне. Воспоминания и документы», вышедшая в 2006 году, стала собранием неизвестных или малоизвестных эго-документов, посвященных советским военнопленным-евреям и рисующих внутреннюю перспективу их трагических судеб. Композиционно книга делилась на две части: первая, доминирующая количественно, посвящена немецкому плену, вторая — финскому (материалы о румынском плене не были выявлены[45]). Первая часть состоит из трех разделов,[46] вторая же, вобрав в себя даже стихи(!), внутреннего деления не имеет, крупные воспоминания сочетаются в ней со сравнительно небольшими материалами.

В книге были учтены и принципиально иные материалы, в частности, трофейная немецкая картотека на умерших советских военнопленных, как офицеров, так и на рядовых, хранящаяся в ЦАМО.[47] Слухи о ее существовании в СССР ходили среди историков плена уже сравнительно давно. Однако долгое время они базировались исключительно на косвенной или «глухой» информации.[48]

Пишущий эти строки имел самое непосредственное отношение к верификации этих слухов и открытию этих картотек для историков (в том числе и немецких), а также к введению их данных в научный оборот. Первая успешная попытка подтверждения самого факта существования и уточнения режима использования картотек была предпринята им в середине 1990-х годов в рамках архивно-поисковой темы по заданию Нижнесаксонского Центра политического образования.[49] В 1997 году, благодаря этим усилиям, а также при официальной поддержке полковника В. В. Мухина, возглавлявшего в то время Историко-архивный и Военно-мемориальный Центр Генерального штаба Вооруженных Сил РФ, ему удалось добиться доступа к указанным картотекам и сопутствующим материалам как для себя, так и для своих немецких коллег — Р. Келлера и P. Отто.

Публичное введение картотек в научный оборот состоялось в 1997 году на конференции «Трагедия военного плена в Германии и СССР, 1941–1956» в Дрездене, где с докладами об этом выступили В.В. Мухин и П.М. Полян. Со временем увидели свет и две параллельные публикации, содержавшие научное описание и оценки объема обеих трофейных картотек.[50]

В середине 1990-х гг. П.М. Полян сформулировал и высказал саму идею объединения усилий немецких и российских историков, с одной стороны, и финансовых ресурсов заинтересованных организаций различных немецких земель — с другой, для осуществления совместного проекта по научному освоению картотеки. И такой пилотный совместный проект, поддержанный Немецко-Российской исторической комиссией, действительно был создан и запущен в 1999 году: он называется «Советские военнопленные в немецких руках (офицеры): 1941–1945» и посвящен офицерской картотеке ЦАМО.[51]

Ранее полагали, что среди 550–600 тыс. персоналий карточек на военнопленных-евреев быть не могло и, стало быть, не было.[52] Но по мере сканирования и обработки карточек в рамках названного проекта обнаружилось, что в картотеке встречаются и евреи — прежде всего те, кто с самого начала заявил свою подлинную национальность, или же те, кого немцы разоблачили. Серьезным подспорьем в нашей работе оказались выборки о евреях-военнопленных из офицерской картотеки ЦАМО, предоставленные нам в течение 2003 года Р. Келлером и К.-Д. Мюллером (сначала частичная, на 35 чел., а потом и полная — примерно на 360 чел.).[53]

В последних двух абзацах цитаты говорится о той работе, результатом которой стала
база данных карточек сов. военнопленных. известная как "Саксонские мемориалы", сейчас она размещена на серверах немецкого министерства обороны - Бундесвера - см. одноименную тему Саксонские мемориалы на нашем форуме :viewtopic.php?f=36&t=363

[OGORN]

В статье П.Поляна, процитированной выше , приложением идет список евреев-расноармеев-воннопленых, на письма, статьи и книги воспоминания которых он в книге ссылается. Все эти люди выжили в плену, а часть из них побывали еще и остарбайтерами, благодаря тому что они поменяли ф.и.о., частично или полностью, и им удалось убедить немцев и в своем не-еврействе (были записаны как украинцы, русские, армяне, татары, азербайджанцы и пр.) .
Вот этот список людей - истинных ф.и.о. , и "измененных", иногда с указанием "новой" национальности, и источник информации.

Подлинные имена и псевдонимы советских военнопленных-евреев . Статья П.Поляна [ /b]

Настоящее имя Имя в плену Источник

Абрамович Мойша Абрамович Илюбин Александр ЦАМО, № 110489
Азарксвич Исаак Евсеевич Коршунов Сергей Григорьевич,[349] Личное сообщение
Анваер Софья Иосифовна Анджапаридзе Софья[350] Полян, 2002.
Безумский Израиль Наумович Саркисов, армянин Шнеер, 2003. T.2. С. 171 — 172
Бейненсон Александр Гамалюк Е. Павлович USHMM, Data Base Survivers
Беликов Борис Ильич Беликов Борис Иванович Личное сообщение
Белкин Эммануил Малдагазиев Асан Шнеер, 2003. Т. 2. С. 170
Бснционов Матвей Исаакович Кравченко Григорий Михайлович Личное сообщение
Блуштейн Израиль Зарбсков Ибрагим Марьяновский, Соболь, 1997. С. 34
Бовшевер Давид Абрамович Дурнякин Серафим Петрович ЦАМО, № 150944
Богданов Гирш Янкелевич Богданов Григорий, армянин Яд Вашем (сообщено А. Шнеером)
Богорад Яков Залманович Христюк Иван Данилович Яд Вашем (сообщено А. Шнеером)
Бокалинский Григорий Бондаренко Григорий USHMM, Data Base Survivers
Бружальский Марк Ахмедов Саид Али-Мамедович -
Бружеставицкий Израиль Моисеевич Бружа Леонид Петрович Личное сообщение
Вейгман Александр Арбеков Николай Петрович, татарин Шнеер, 2003. Т. 2. С. 168, 292–298
Вигдоров Абрам Соломонович Викторов Алексей Семенович Личное сообщение
Гелевский Давид Яковлевич Пустовой Иван Андреевич Букалов, 1996. С. 157[351]
Гелер (Гейлер) Петр Иванович Чорномизий Шнеер, 2003. Т. 2. С. 272
Генкин Яков Токарчук Яков USHMM, Data Base Survivers
Герценштейн Давид Исаевич Григорьев Дмитрий Иванович[352] Шнеер, 2003. Т. 2. С. 207–208
Гетман Иосиф Яковлевич Зайцев Захар Яковлевич, Зайнуллин Шнеер, 2003. Т. 2. С. 176–177
Гитерман Иосиф Меерович, окруженец Ефимов Николай Захарович Шнеер, 2003. Т. 2. С. 266–267
Гликштейн (Гитерман) ХвиляАбрамовна Марченко Валентина Шнеер, 2003. Т. 2. С. 267–268
Гольдин Александр Яковлевич Правдин Александр Яковлевич Марьяновский, Соболь, 1997. С. 34
Голдфарб Игорь Мартынов Петр Шнеер, 2003. Т. 2. С. 177–178
Городинский Нисим Кадимов Леонид Александрович Шнеер, 2003. Т. 2. С. 170–171
Гриншпун Семен Григорьевич Гриненко (на Украине), Гринев (в России) Гриншпун, 1993. С. 132
Гройсман Борис Моисеев Владимир Антонович Марьяновский, Соболь,[353]
Губерман Григорий Колокольцев Николай (имя друга) Сообщено Ж. И. Гольденфельд (Иерусалим)
Додин Давид Исаакович Додин Давид Иванович Видео-интервью Фонду С. Спилберга от 04.05.1998.
Жуков Анатолий Наумович Жуков Анатолий Николаевич Личное сообщение
Заславский Владимир Минченко Василий USHMM, Data Base Survivers
Зенгин Захарий Исаакович Зитулаев Зикирия, крымский татарин Шнеер, 2003. Т. 2. С. 168
Кагаловский Яков Самойлович Новиков Андрей Иванович Личное сообщение.
Каганзон Ц. И. Козубенко Петр Иванович Барвинок, Нвеслевский и Пустовойт.
Кандов Нерия, бухарский еврей Касымов Шнеер, 2003. Т. 2. С. 168–169
Каплун Абрам Абрамович Дсмкин Александр Семенович ЦАМО, № 0201026
Каутов Давид Львович Григорьев Владимир Петрович, русский[354] Личное сообщение.
Кацперовский Самуил Ефимович, р. Мелитополь Карасев Виктор Андреевич, р. Ижевск Личное сообщение.[355]
Киммельман Наум Шаликов Виктор Воронин, 1970.
Клиних Мойша Самсонович Фоклинишвили Шота ЦАМО, № 1211581
Котляр Леонид Исаакович Котлярчук Леонтий Гаврилович Котляр Л. И. Моя солдатская судьба
Коэн Яков Шипов Иван Шнеер, 2003. Т. 2. С. 173
Кригер Семен Криков Семен Марьяновский, Соболь, 1997. С. 34
Кудрявацкая Аля Суровская Александра Соломоновна Личное сообщение
Ланин Лазарь Тихоненко Виктор Иванович Шнеер, 2003. Т. 2. С. 17
Ланцман Григорий Семенович Коваленко Гриц Яд Вашем (сообщено А. Шнесром)
Лейках Мойша Лейках Мартин USHMM, Data Base Survivers
Лернер Мойша Хаймович Полищук Михаил Шнеер, 2003. T. 2. С. 171, 228–230
Меламед Михаил Татарин Krakowski, 1992. Р. 228.
Меламед М. И. Конжаров М. И., аджарец Krakowski, 1992.[356]
Минц Макс Григорьевич Минаков Михаил Григорьевич Иванцов, 1980. С. 57, 60.
Орштейн Семен Алексеевич Семенюк Василий Кузьмич[357] Личное сообщение
Папиров Семен Коваленко Семен USHMM, Data Base Survivers
Пинт Григорий Михайлович Пузанов Павел Дмитриевич Марьяновский, Соболь, 1997. С. 34
Пинхусевич Борис Самойлович, партизан Пинчук Григорий Борисович Шнеер, 2003. Т. 2. С. 322–323
Погребецкий Абрам Азербайджанец из Баку; Крайнов Владимир, русский Шнеер, 2003. Т. 2. С. 264–266
Подольский Исай Яковлевич, окруженец Тросницкий Анатолий Игнатьевич Шнеер, 2003. Т. 2. С. 276–283
Полищук Яков Михайлович Савицкий Александр Шнеер, 2003. Т. 2. С. 243–245
Простерман Лев Яковлевич Просторов Алексей (из созвучия) Личное сообщение
Райзман Лев Разиков Леонид / Козлов Леонид Марьяновский, Соболь, 1997. С. 34
Рабинович Моисей Рыбин Михаил USHMM, Data Base Survivers
Резниченко Абрам Резенко Аркадий Ильич Резниченко, 1993. C. 392–394.
Розенгард Лев Лобанов Леонид Николаевич Розенгард, 2004
Саг Хаим Садовский Ефим Акакиевич, армянин Шнсср, 2003. Т. 2. С. 172
Сандовский Осип (Иосиф) Садовский Михаил, Садков Шнеер, 2003. Т. 2. С. 260–262
Сигал Яков Исаакович Сегалов Яков Петрович Марьяновский, Соболь, 1997. С. 34
Сирота Нухим Сирота Наум/Николай Марьяновский, Соболь, 1997. С. 34
Соломонов Шломо Салманов, азербайджанец Krakowski, 1992, р. 227.
Сосин Эммануил Николаевич Зарин Михаил Николаевич Личное сообщение
Тартаковский Исай Моисеевич Борисов Григорий Павлович[358] Воспоминания И. М. Тартаковского[359]
Тругман Марк Тамарин Дмитрий, адыгейский князь Шнеер, 2003. Т. 2. С. 299–300
Фельдман Иосиф Фесенко Григорий Марьяновский, Соболь, 1997. С. 30
Фишман Наум Абрамович Васильев Михаил Личное сообщение
Франк Ида Франк Ирина Марьяновский, Соболь, 1997. С. 34
Френкель Илья Грушко Эрнест, фольксдойче Шнеер, 2003. Т. 2. С. 179–180.
Фридман Борис Пейко Борис Фридман, 2000. С. 173.
Фукс Борис Григорьевич Фука Байрам, турок(?) Шнеер, 2003. Т.2. С. 224–225.
Фурман Михаил Фурманов Михаил USHMM, Data Base Survivers
Хизгилов Мигдар (Мугдаши) Яхьевич Абдулалиев Мигдар (Мугдаши), азербайджанец Яд Вашем[360]
Цирюльников Алексей Иосифович Меняйлов Алексей (имя друга детства) Личное сообщение
Шерешевский Наум Львович Коля, татарин Сообщено А. Шнеером
Шифрин Моша Шадрин Михаил Шнеер, 2003. Т. 2. С. 173
Шихерт М. П. Альбердовский Иосиф Харитонович Марьяновский, Соболь, 1997. С. 31
Штейнгардт Бейнес Менделеевич Никитин Николай Михайлович Сообщено А. Шнеером

[lubapilko]

Добрый день.

Возможно ваш совет поможет нам продвинуться в поиске.
Мы ищем информацию о человеке, который был в плену во время войны. Stalag XII F, Akdo 1416. Zweibrücken.
Своё еврейство ему удалось скрыть. Назвался грузином.
Он работал в доме одного немецкого офицера.

Он выжил благодаря немке, молодой медсестре . С которой у них был роман .
В 1945 вернулся в Советский Союз.
Цитирую его внучку :
"В декабре 1945 из Москвы приехали коммунисты и забрали дедушку на следствие НКВД.И дедушке пришлось бросить девочку, которая родилась. У него была татуировка с именем девочки и надписью «Нина, я никогда тебя не забуду».
Но всю свою жизнь скрывал о том , что был в плену и что в Германии у него осталась дочь от медсестры, которая за ним ухаживала пока он болел. Он её очень любил. Но КГБ никогда бы не позволило бы быть им вместе. На протяжении нескольких лет его увозили на допросы. Он женился. У него родились дети. Вместе с семей ом иммигрировал в Израиль. Перед смертью он рассказал страшную для него тайну о своей первой любви к немецкой девушке медсестре ,и о том , что у него там родилась дочь Нина.
Сейчес его внуки разыскивают эту дочь.

пока что удалось найти на "память народа" вот такой документ :
Дженашвили Иосиф Илович

Может кому то приходилось поднимать документы НКВД по репатриантам , бывшим военнопленным?
Если солдат призывался из Тбилиси и после войны вернулся в Тбилиси.То где могут быть эти документы?
Заранее всем спасибо!

[recutita]

Фильтрационное дело чаще всего хранилось по месту рождения. Я не знаю, как в Грузии с доступом к документам бывшего кгб, но есть смысл искать там. Еще надо поискать, что есть в архивах бад-арользен.

[lubapilko]

смысл искать там

Спасибо большое.
В архиве ФСБ?

[recutita]

Ну если призван в Тбиоиси и вернулся, есть шанс, что там и родился. Беглый гуглеж говорит, что надо запрашивать фильтрационое дело в архиве мвд грузии. Но там процентов 80 архива кгб было уничтожено в 91-92 году. Если вы знаете шталаг - смотрите что оцифровано архивом бад арользен, если ничего - пишите им запрос.

[pmeerovich]

Воспоминания Александра Иосифовича Перлова, в частности, о жизни в плену, работе на шахте и побеге.
http://nagartav.narod.ru/perlov_ai.htm
Вот бы фильм по этой истории сделать!
Для меня было также интересно, что мой родственник Перлов Гдалия (Григорий) Иосифович одновременно с Александром Иосифовичем находился шталаге 4, т.е. эти воспоминания и о моем родственнике.

[OGORN]

Добрый день.

Возможно ваш совет поможет нам продвинуться в поиске.
Мы ищем информацию о человеке, который был в плену во время войны. Stalag XII F, Akdo 1416. Zweibrücken.
Своё еврейство ему удалось скрыть. Назвался грузином.
Он работал в доме одного немецкого офицера.

Он выжил благодаря немке, молодой медсестре . С которой у них был роман .
В 1945 вернулся в Советский Союз.
Цитирую его внучку :
"В декабре 1945 из Москвы приехали коммунисты и забрали дедушку на следствие НКВД.И дедушке пришлось бросить девочку, которая родилась. У него была татуировка с именем девочки и надписью «Нина, я никогда тебя не забуду».
Но всю свою жизнь скрывал о том , что был в плену и что в Германии у него осталась дочь от медсестры, которая за ним ухаживала пока он болел. Он её очень любил. Но КГБ никогда бы не позволило бы быть им вместе. На протяжении нескольких лет его увозили на допросы. Он женился. У него родились дети. Вместе с семей ом иммигрировал в Израиль. Перед смертью он рассказал страшную для него тайну о своей первой любви к немецкой девушке медсестре ,и о том , что у него там родилась дочь Нина.
Сейчес его внуки разыскивают эту дочь.

пока что удалось найти на "память народа" вот такой документ :
Дженашвили Иосиф Илович

Может кому то приходилось поднимать документы НКВД по репатриантам , бывшим военнопленным?
Если солдат призывался из Тбилиси и после войны вернулся в Тбилиси.То где могут быть эти документы?
Заранее всем спасибо!

То есть место его пребывания в плену ОДНОЗНАЧНО идентифицировано как : Stalag XII F, Arbeitskommando 1416 in Zweibrücken/ Цвайбрюкен, Германия

Тогда попробуйте написать сюда: https://www.sgvavia.ru/forum/828-2352-1 - может быть, вам смогут там помочь более предметно.